на моя жизнь. Но всегда, наверное, трудно осознать ее, и всегда кажется, что ты ее познаешь как никогда точно и остро именно сегодня. Поэтому я и хочу начать с сегодняшнего дня. А сегодняшний день – это XXI век, это 2008 год. На дворе лето. Только что открылся 30-й Международный кинофестиваль. На котором я была гостьей, не более того. Дань уважения за прежние заслуги, за многолетнее присутствие и все-таки приобщение к кинематографу советскому и чуть-чуть российскому, но больше – советскому. Красная дорожка, по которой я пошла уже не в первый раз, к сожалению, не со своим фильмом, не со своей съемочной группой, а просто пригласила к себе в партнеры молодого актера нашего театра, талантливого, интересного, очень интеллигентного и скромного, с которым просто красиво можно было пройти по красной дорожке.
Девятнадцатого июня подъехали на машине, не как всегда, когда я опаздываю, а чуть ли не первыми. А время уже было начинать. Открыли какие-то створки при входе на эту красную дорожку, и вот мы пошли. Я долго готовилась к этому торжественному выходу, потому что была паршивая погода и я не знала, что надеть. Конечно, красивое вечернее платье. Но поскольку на дворе, еще раз повторяюсь, 2008 год и мне уже, увы, достаточно много лет и огромное количество болезней и впереди я должна сыграть заключительный спектакль этого сезона, «Чайку», в Московском Художественном театре, в котором я работаю всю жизнь, то мне нельзя простужаться. Я поверх этого вечернего платья надеваю какое-то совершенно сумасшедшее, очень красивое, от Сергея Сысоева красное пальто-балахон, закутываюсь и вот по этой красной дорожке в красном пальто я выхожу, и вдруг – взрыв аплодисментов, крики, свист и «Ирина!», «Ирина!», «Ирина!». Протянутые руки и желание получить автограф. Я перехожу от одной группы людей за бортиком к другой, нервно подписываю фото и билетики. Не скрою от вас, сердце зашлось от счастья, хотя я понимаю, что здесь стоит очень много молодежи, которая, может быть, меня не знает, не помнит и совсем знать не хочет. Теперь другие фамилии, другие имена. Но тем не менее кричат. А может, все-таки знают? Среди них есть и поколение мое. Вот этот прием и пронзительные, восторженные крики – это дорогого стоит. Ты понимаешь, что, наверное, за этим стоят годы жизни, мучения, работы, успеха, провалов, порой унижений. Трудных лет. Разных. Моя жизнь. Мне это было очень приятно. Хотя еще раз говорю, и говорю совершенно откровенно, я понимала, что у меня нет фильма, что я сегодня не снимаюсь в новых кинолентах. Что ко мне не может быть такого повышенного интереса, как ко всем сегодняшним фамилиям, и это нормально. Нет комплекса по этому поводу. Есть, конечно, внутреннее сожаление и желание: а может, что-то еще сделать? А может, как-то судьба повернется и все будет по-другому? Не знаю. Эти чувства есть. Но важно одно. Мне показалось, что я еще нужна людям. И поэтому мой рассказ и мое желание общения с вами – оно не супертщеславие, не желание напомнить о себе, а, наверное, искренняя необходимость. Конечно, хочется всегда начинать с детства. Но я все равно пойду другим путем. Все ассоциативно от сегодняшнего дня. Итак…
* * *
Смотрю по телевизору футбол, который в жизни никогда не смотрела. Вообще этим не интересуюсь. Брат у меня был спортсмен, а у меня как-то так с футболом никаких взаимоотношений, кроме… кроме одного, потом расскажу. Почему стала смотреть футбол? А потому что накануне у меня дома были друзья – Николай Скорик, режиссер Московского Художественного театра, с которым мы много лет работаем вместе и дружим. Дружим с ним, с его женой Танечкой Розовой, дочкой великого драматурга Виктора Сергеевича Розова. С ней мы играли в спектакле «Эквус» в постановке Коли. Сейчас играем в «Немного нежности». И самое главное – за плечами «Чайка». Коля был ассистентом у Олега Николаевича Ефремова, который ее поставил, а потом сделал новую редакцию этого спектакля, который я играю по сегодняшний день. Так вот, они накануне этого футбольного матча были у меня дома. И оказывается, Танюшка – жуткая болельщица. Она просто рвалась домой, прервав ужин, потому что начинался футбол. Я говорю: «Прекрати. У меня в принципе есть телевизор, смотри». Она ушла в другую комнату. Мы с Колей сидим одни, что-то обсуждаем, и вдруг слышим вопли, стоны, крики: «Ну давай! Бей!» – «Слушай, она у тебя какая-то ужасно азартная. Да?» – говорю я. Таня в ответ оттуда: «Вы ничего не понимаете, это так интересно! Потому что это настоящая жизнь, это сиюминутно. Как театр».
Черт возьми, на следующий день играют наши. Ажиотаж по телевидению весь день. Я живу на Тверской. Без конца ездят какие-то фанаты, ходят с флагами, шум, гам. Ну, думаю, посмотрю. О Боже, оторваться не могу. Сама, как дурында, сижу в кресле, потом мне кажется, что пора бить: «Ну что ж ты, бей!» Такие чудные ребята, такие молодые, такие очаровательные и такая внутри гордость, что они такие озорные, азартные, одержимые, сильные. Вдруг я почувствовала невероятное ощущение радости и гордости за них и тут же вспомнила 1967 год, почему, собственно, об этом и рассказываю. Тогда от Совэкспортфильма с моим первым большим фильмом «Их знали только в лицо», который был куплен очень многими странами, меня послали в составе делегации, ну делегация была небольшая: я и представитель Совэкспортфильма, в две страны – в Гвинею и Сенегал. Так вот началось все в Гвинее. И в этой Гвинее, в которую я приехала впервые, в Африку, в чернокожую
