невероятное и незнакомое ей существо. Ее щеки, обыкновенно гладкие и розовые, чудесным образом не пострадавшие от легкой формы оспы, которую она перенесла в раннем детстве, горели жарким чахоточным румянцем, выделяясь, словно переспелые яблоки, на мраморно-белом личике. Красота, несомненно, требовала светлой кожи, но… неужели она должна быть настолько белой? Ее карие глаза, опушенные длинными ресницами, в сочетании с густыми, ровными бровями напоминали черные дыры. Впрочем, этот недостаток она намеревалась исправить с помощью уловки, к которой, по слухам, прибегали знаменитые красавицы, сбривавшие брови начисто, а потом закрашивавшие их белилами и приклеивавшие на их место накладные брови из мышиной шкурки, изогнутые самым привлекательным образом. Она заранее приготовила бритву и разложила на носовом платке коротенькие полоски мышиной шкурки, но теперь задалась вопросом, а действительно ли дохлая мышь сделает ее красивее? При взгляде на волосатую шкурку грызуна девушку вдруг передернуло от отвращения. Пожалуй, нет. И она отложила бритву.
София вновь уставилась на свое отражение, стараясь отыскать сходство с молодыми светскими модницами, коими она восхищалась, катаясь в парке, или блестящими куртизанками в бриллиантах и роскошных экипажах, привлекавших к себе восхищенные взгляды везде, где бы они ни появлялись, хотя леди Бернхэм лишь негодующе фыркала и обливала их ледяным презрением. Говорят, что все они были накрашены. Так почему же она сейчас ничуть на них не похожа? Она попыталась убедить себя, что это не так, но потом здравый смысл все-таки взял верх, и София нехотя вынуждена была признать, что выглядит лихорадочно больной и изможденной, как те женщины, что исподтишка зазывали мужчин в темные уголки на улицах. Она вдруг усомнилась, что отец придет в такой уж восторг, а что касается леди Бернхэм… Вздохнув, девушка подошла к умывальнику и принялась смывать белила и румяна. Затем она опустошила содержимое баночек в ночной горшок, а мышиные брови швырнула в огонь.
Но хотя бы в отношении бального платья она с леди Бернхэм достигла удовлетворительного компромисса. После долгих споров и даже одного громкого скандала, уговоров и мольбы, которые могли бы повергнуть в изумление и недоумение лорда Графтона, леди Бернхэм одобрила повторный выбор крестницей ткани и цвета, хотя по-прежнему полагала их нарочитыми и вызывающими.
И теперь, заняв свое место в ряду придворных, София не смогла отказать себе в удовольствии вновь окинуть свой наряд оценивающим взглядом, дабы лишний раз убедиться в том, что выглядит столь же привлекательно, как она и рассчитывала, когда выбирала его. На платье ушло несколько ярдов восхитительного бледно-голубого атласа из Спиталфилдза, расшитого серебряной нитью, переливавшейся в сиянии свечей, и широкой каймой по подолу. Оно получилось чудовищно дорогим – леди Бернхэм даже всплеснула руками, услышав, сколько оно стоит, – но цена не имела решительно никакого значения, удовлетворенно подумала София. Она получала щедрое содержание на наряды, а цвет необычайно
