болезни, зачастую со смертельным исходом…
– Мам, как ты это смотришь? – Агата допивает кофе и поглядывает на часы.
– Какая разница, что смотреть, – Анна зевает, помешивая ложкой чай. – Каждый имеет право говорить то, что считает нужным.
– Но не каждый обязан слушать бредятину, – Агата поднимается, подходит к раковине и в темпе моет за собой посуду. – Такие передачи убивают психику и вводят в депрессию. Насмотришься, потом сидишь угрюмая.
– Почему угрюмая? Обычное безмятежное состояние. Мышцы лица расслаблены, потому что я не контролирую их. Вот со стороны и кажется, что я угрюмая. Но мне не грустно. Человек не может постоянно находиться в эмоциональном возбуждении, не согласна?
– Как подобные вещи могут показывать по телевизору? – Агата осуждающе прищелкивает языком, глядя на экран. – Они отдают себе отчет в том, что кто-то может поверить в этот бред? Ты меня извини, но… – Агата берет пульт и переключает канал.
– Какой у тебя экзамен сегодня? – спрашивает Анна.
– Натюрморт. – Агата удивлена маминым вопросом. – Завтра композиция на заданную тему, а потом вывесят списки. Если наберу пятьдесят баллов, буду допущена к экзаменам по общеобразовательным предметам.
– Ну, это для тебя сущий пустяк.
– Очень на это надеюсь. Будешь меня ругать?
– Ругать?
– Это примета такая: нужно ругать человека, чтобы тот хорошо сдал экзамен.
– В порчу не веришь, а в приметы, выходит, веришь? – ухмыляется Анна.
– Это все влияние Регинки, – Агата улыбается. – Она настолько суеверна, кому хочешь голову заморочит: поплевать через плечо, присесть на дорожку…
– Беги уже, художница. Ни пуха тебе, ни пера!
– К черту! – бросает Агата не оглянувшись, думая при этом: «Почему мы не можем всегда так общаться, мам?»
Всю дорогу в институт Агата не перестает улыбаться. Тепло, неожиданно подаренное мамой наполняет на уровне подсознания, залечивает, как чудодейственная мазь. Кажется, все, наконец, налаживается, настоящее счастье совсем близко…
Агата бодро входит в аудиторию института, здоровается с членами комиссии, занимает место у мольберта.
Внимательно рассмотрев вазу с фруктами, на фоне различных тканей, она решает начать с самого темного оттенка. Работа продвигается хорошо, но Агате никак не удается передать ножку вазы, находящуюся в густой тени. Тогда она применяет хитрость, которую переняла когда-то у Вильчука – предельно точно пишет окружающее, чтобы уже на верно найденном фоне безошибочно ударить в цель, отыскав тот самый единственный нужный тон. Для Агаты это вызов, своего рода игра. Она сама не замечает с каким азартом включается в поиски на палитре и вот уже пишет заветную ножку вазы! Но внезапно что-то меняется. Аура нежности, только что окружающая Агату, разлетается вдребезги, словно кто-то с силой ударил по ней.
