о всех ее частях тела, о желудке и далее, далее. Тем не менее, когда ко мне постучали, я представлял уже голую Дайан Китон у себя на коленях.
Открыл в надежде, что это пришли поздравлять меня с выигрышем в лотерее.
– Но вы не участвовали.
– Я собирался.
– Нет, не собирались.
Как так? Что за отчаянный пессимизм. Передо мной стоял неизвестный человек лет за тридцать. За двадцать.
– А кто вы?
– Хемингуэй.
– Правда? Давно хотел с вами познакомиться, вы прекрасный писатель.
– Спасибо, но я пришел по другому поводу.
– Садитесь.
Он огляделся. Я огляделся. Даже восемнадцатилетняя девственница этажом выше стыдливо оглядывалась, смотря на себя перед зеркалом. Стульев в комнате у меня не было. Ничего не было. Лишь матрас в дальнем углу – поближе к окну, видимо, даже он планировал сбежать.
– Ладно, давайте так – вы ничего странного не замечаете?
– Стараюсь замечать, – согласился я.
– Посмотрите внимательно, это важно.
Я начал смотреть внимательно. Смотрел вверх и вниз, влево и вправо, все как учил меня мой окулист и инструктор по вождению окулистов.
– Ммм, все-таки, ничего не вижу.
– А моя левая рука?
– Нет, не вижу.
– Вот видите.
– Да нет же, не вижу.
Левой руки действительно не хватало. Причем это не сразу бросалось в глаза, я уверяю. С моей близорукостью если что-то и может броситься, то лишь оголодавшая по близости студентка филологического отделения.
– Думаю, вы можете мне помочь.
Еще раз огляделся – голые стены, матрас.
– А вы уверены, что я?
– Сомнений нет, вы.
– Ну, хорошо.
Я почувствовал себя увереннее. Достал сигарету, медленно закурил. Зря – это была последняя сигарета.
– Но вам нужно точно выяснить, где моя левая рука.
Я на это выпустил довольно круглое кольцо дыма. Посмотрел ему в глаза:
– Скажите, у вас давно никого не было?
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду – годы одиночества, тихое отчаяние по ночам, и пустые почтовые ящики, и застывшие стрелки на часах..
– У меня на часах стрелок нет.
– И у меня нет.
Сигарета подходила к концу. Он мне не нравился.
– Хотя бы непристойные мысли вас посещают?
– Я посещаю церковь.
– Ох, я бы на вашем месте лучше сосредоточился на мыслях.
Он сделал кислую мину. Надо быть аккуратнее – опасности поджидают нас даже там, где нормальные люди моют руки втайне от родных. Не на все ответы хватает тайн.
– Я ничего не почувствовал, – наклонился он ко мне, – просто вдруг сегодня утром проснулся – а ее нет на месте. И знаете, что я думаю?
– Знаю.
– Не врите, я думаю – ее украли, пока я спал.
В подворотнях шелестели трамваи своими осенними колесами, ветер с залива обжигал руки только что влюбившимся, и я снова подумал о ней – казалось, она была где-то рядом, все время, такая прекрасная и милая, в своем сиреневом платье. И эти солнечные улицы, глаза цвета зеленых устриц и подсолнухи в ее волосах, и счастливые дни, и несчастные месяцы, и деревья зелеными пальцами спускались к нам сквозь яркие вспышки света.
Я перевел взгляд на окно – серое, низкое небо желчью выдавливало из себя остатки своего завтрака на грязный асфальт.
– Вы о чем-то вспомнили?
– Нет, я забыл.
– Хмм, – сказал он, – я все-таки думаю, у вас получится, если что – вот мой номер, звоните в любое время.
Он оставил какую-то бумажку на столе и вышел из комнаты.
Уходя, повернулся:
– Но вы же понимаете, что я не Хемингуэй?
– Понимаю.
Он закрыл дверь, и я уже не считал его таким хорошим писателем.
2
Все время улицы пытались съесть меня. Если у них не получалось – они съедали кого-нибудь другого, и я искренне
