триметром. Меж двумя ритонами пенистого лесбосского сложил я тогда элегический дистих – бежал сын Мусея с позором, лик сокрывая полою хитона.
А вот, к примеру, не далее как в прошлую ночь, соком лозовника сон призывая, тряхнул стариной, и дифирамбом восславил колхидского Вакха:
О, гряди Бериконис благой,
В град Аэта,
В град златой!
О, гряди, в кругу сатиров беспечных,
Бешено ярый,
В шкуры одетый,
С жезлом волшебным,
Юноша славный!
Ведь прелесть, Пан меня забери! Мальчишке Орфею запросто можно нос утереть…
Ладно, вернёмся к подсчёту наших баранов, кстати, поговорка, поговоркой, а именно бараны, вернее – белая россыпь на муравчатых склонах, что, словно перси Анадиомены, выступили из пены морской на пути, привлекли взор мой, отчего, умерив силу крыльев, опустился я с высоты, и вот: сотня премилых овнов щиплет сочную травку, да под раскидистым дубом дремлет юный пастух.
Уже уселся я чуть в сторонке, предвкушая обильный обед, набежавшую слюну проглотил, и тут дуновение Эвра божественным ароматом меня одарило; тотчас же, забыв про голодный живот, взлетел к облакам, поспешая к востоку, по зову томящейся девы:
Сражаясь с порывами встречного ветра,
По гулким ущельям, меж гор, сквозь теснины,
Летел я к истокам реки, что зовётся – Араг.
И здесь, у опушки покойного леса, нашёл я
Пирцецхли, смуглянку…
Всех козней бессмертных лукавый Эрот ты страшней —
Стрелок златокудрый многоискусный,
Кого – богиня в лёгких сандалиях,
По радуге снизойдя – от Зефира,
Всевластную силу родила, Ирида!
Сражённый стрелой вечноюного лучника, ступил я нетвёрдой ногою и молвил:
Дева, чья кожа, как воронь черна,
С улыбкой нежной! Очень мне хочется
Сказать тебе что-то тихонько,
Только не смею: мне стыд мешает…
Свернулась плутовка змеёй, очами сверкнула:
– Скажи, коли смелости хватит.
В бурной реке пересохшее горло смочив, я продолжил:
В почке таится ещё твоё лето, но соком весенним
Налитый темнеет уже виноград. И если, спасаясь,
В родник обратишься Аретузе подобясь,
Потоком я стану пенистым, чтоб струи твои,
Собою накрыв, поглотить.
Прикрыла Чернушка глаза, когтистой ладошкой ко мне потянулась:
Твой приход – мне отрада. К тебе
В томленье жарком стремилась.
Ты жадное сердце моё – благо странник, тебе!
Любовью сожжёшь!
Что добавить? – Словно ветер с горы на дубы налетающий, души потряс нам всесильный Эрот…
Пока бы клейким листом прорезались набухшие почки, и травы, стеблями сплетаясь, окрест поднимались, укрывшись в чащобе, слагали мы песнь пенородной богине.
