тут же сложил я простую эклогу:
Вот звенит в прохладе ветвей серебристых
Со скалы низвергаясь ручей сладкозвучный,
И с дрожащей листвы истекает сонно
Томная дрёма…
Однако подруга милая пресекла восторженные речи мои, повелев немедля отправляться на розыск съестного, а когда, разжившись жирным барашком, вернулся я в гнёздышко, ждал меня дар от Чернушки – свежеснесённое яичко, размером с добрый валун
Первенца мы нарекли Индикос. Красавец вылупился: глаза цвета неба, стройные ножки, головка оленья, поверх чешуи – руно серебрится, а во лбу – витой рог длиной в локоть (не иначе – от тётки, усопшей Химеры, наследство).
Следом Авпия-кареглазка подоспела: эта – вылитая Чернушка, разве что характером поноровистее. А ещё год спустя, опять разродилась дева моя, и явилась на свет быстрокрылая Паскунджи.
Весь погрузился я в заботы – одним разбоем такую ораву не прокормишь, пришлось наниматься на службу к Аэту. Определил меня владыка командовать дворцовой стражей да рекрутов обучать ратному делу.
Аэт – щедростью славен, зажили мы сытно, в достатке: ягнята, телки, пенистый нектар Берикониса (тщетна похвальба маронейцев – в сравненье не подходят их вина с багряным соком колхидской лозы). Кудряшка Медея к нам привязалась: не раз, одолев крутую тропу, гостьей являлась в наше жилище. Сердце я радовал, глядя, как Индикос, склоняя изящную голову, срывает на лужайке медоносы, а Авпия сплетает для царевны венок.
Да, а по поводу медоносов и мёда – моя вина, каюсь, но – не было у Колхиса-сиротинушки злого умысла, по воле случая занёс я в Киркеаду семя цветка, что назвали после в мою честь. Когда на острове, что встретился мне посреди Понта, высматривал я овна, дабы подкрепиться, тогда и приметил те цветы – со стеблем высоким и бледным венцом. Не иначе – под чешуйки на шкуре моей попало семечко-другое, ибо, по рождению Авпии уже кругом нашей рощи те же головки поднялись, а на следующую осень ближние луга сплошь пошли белым крапом. Пчёлам пришельцы пришлись по душе, только вот мёд киркейский с той поры горчит, пьянит, как вино, и в тягостный сон погружает.
Не одним только мёдом обильна Колхида: зверь в лесах и рыба в водах, мелкий скот, и стада быков криворогих, табуны благородных коней, что пригодны для службы Палладе. Лоза зеленеет на уступах холмов, радует взор многоплодье садов, электрон созревает под корою стволов, золотистые слёзы роняя… сбиваюсь на стих опять и опять, воспитание сказывается, и сердце к песнопениям расположенное, так и обращаю его поочерёдно: от Клио к Эрато.
Продолжу: дворец Аэта возвышен над берегом Фасиса – к твердокаменной пристани сбегают крутые ступени. За рядом стройных колонн – просторная стоа, следом – покои, залы для пиршеств. В орнаменте сложном триглифы из бронзы, из горной меди метопа литая. На кровле – родник рукотворный: сквозь львиное зёво по чашам резным стекает струя. По правую руку – мощёная площадь, объята в три ряда жилищами колхов; рядом квартал мастеров: здесь зеркала полируют мелкопористой пемзой, медную утварь покрывают искусной
