в тумане – вот матери выгуливают маленьких детей, пожилые люди с трудом пробираются сквозь толпы людей, заполнивших город в час пик. Видела, как идут парочки, держась за руки и открыто демонстрируя свою любовь. Она говорила мне: «Помнится, я подумала: а ведь никто из них так не беспокоится о последствиях, как я».
В «Римских каникулах», одном из самых популярных фильмов тех лет, который мама впервые смотрела вместе с Пьетро и много раз пересматривала со мной годы спустя, несчастная принцесса, в исполнении Одри Хэпберн, влюбляется в простого смертного – репортера, роль которого сыграл Грегори Пек. Однако даже в такой голливудской фантазии двое влюбленных не смогли соединиться. После волшебного времени, проведенного вместе, они вынуждены расстаться – оба с разбитыми сердцами. Моя мать не могла мысленно не возвращаться к финалу этого фильма – он всегда трогал ее до слез, – и гадать, на что она могла рассчитывать с таким человеком, как папа.
– Я пришла к выводу, что именно так все и будет со мной и твоим отцом, – говорила она. – Все это казалось совершенно невозможным…
Вложив письмо в конверт и сунув его обратно под одежду, она старалась не думать о высказанной нежности или страсти, которую оно едва могло скрыть. Слова моего отца запали ей в сердце, но, прочитав это письмо, она должна была решить, сохранить его как вечный знак привязанности отца или сжечь (таким был ее первый импульс). Добравшись до дома, она торопливо прошла прямо в свою спальню и спрятала письмо на дне обувной коробки под комодом – под деньгами, откладываемыми на ее будущее с Пьетро. Она больше ни разу не позволила себе снова перечесть его из страха перед теми эмоциями, которые оно могло в ней пробудить. Она даже не сообщила отцу, что получила письмо, избрав путь наименьшего сопротивления.
Если она надеялась, что это письмо станет последним, то ошибалась, недооценивая степень его одержимости.
Найдя новую отдушину для своих чувств, причем такую, где он мог открывать их любимой так, чтобы она не возражала и не перебивала его, мой отец снова и снова подносил перо к бумаге. Он молился о том, чтобы лавина писем, которые он посылал ей, в конечном счете послужила его цели и снесла могучим потоком сопротивление моей матери. Это сработало.
Она была польщена не только его вниманием, но и неприкрытой ревностью к тому времени, которое она проводила с Пьетро – папа всегда называл его местоимением «он». Это острое соперничество заставило ее осознать, что, каким бы безумием это ни казалось, существует возможная альтернатива ее браку с человеком, с которым она ощущала себя связанной на всю жизнь. Мало того, мой отец настойчиво утверждал, что, выйдя замуж за Пьетро, она отринет свой шанс на счастье и жизненные возможности. «Я хочу, чтобы ты увидела, как здесь все прекрасно, – писал он ей из своего номера в «Савой-Плаза» в Манхэттене. – Отель [и] номер – просто мечта. Нью-Йорк – это по-настоящему роскошная жизнь; это то, о чем я часто с тобой говорю, – как замечательно жить
