что в кабинете главного режиссёра сидит какой-то «молодой мужик». Оказалось – новый директор! Человек, которого прислали «сверху», не имеющий ни малейшего представления о театре.
Каким образом Волчек вынуждена была согласиться на такой «вариант», остаётся за рамками интервью – ни Эрман, ни тем более Мягченков об этом ничего не говорят. «Я удивляюсь другому, – замечает Александр Васильевич, – если вышло такое постановление, что возраст руководящих работников театра должен быть не старше 65 лет, то почему это не сделать по-человечески, проводить вас на пенсию со всеми почестями-наградами, премиями и так далее. Ведь вы – один из основателей этого театра».
Казалось бы – Леониду Иосифовичу и так больно, чего тут раны теребить. Но ответ Мягченков получает неожиданный – неожиданный и для него, и для зрителя. Ответ, поистине достойный российского интеллигента чеховского плана. Переживает Эрман, оказывается, совершенно по другому поводу. Копаясь в событиях недавнего прошлого, он находит… свою собственную вину! «Мне по сегодняшний день кажется, что я перед Б. в чём-то виноват» (Б. – это тот самый присланный директор). «Вот так?!» – восклицает Мягченков. «Ну, да. Я, как старший товарищ, должен был ему сказать: куда ты лезешь, парень, ты же в этом ничего не сечёшь. А я не сказал. Я обязан был пробиться к К. и сказать: что вы делаете? Это же преступление перед Москвой, городом, которому вы служите. Как же это может быть?.. А я и этого не сделал». (Хотя несколько минут назад Эрман вспоминал, что он пытался-таки записаться на приём к этому самому К., но секретарша сказала, что сегодня К. занят, «обратитесь к заму такому-то»).
Думаю, не только у меня, но и у многих-многих зрителей в этом месте беседы сердце ёкнуло: ведь до чего знакомая ситуация! Холодный, пластмассовый «менеджер», которому всё равно, чем руководить – театрами, детскими садами, рыбными промыслами или мусорными свалками. И – живой человек с талантом и совестью. Добавлю, что Б. и года не продержался в директорском кресле, а сам К. вскоре тоже куда-то сгинул…
Теперь ещё об одной работе Александра Мягченкова, о его разговоре с Екатериной Девятовой, молодой и талантливой исполнительницей народных песен.
Удивительное дело, но тут у мастера что-то не заладилось. Казалось бы, всё очень даже интересно; Марина – умница, любит и умеет увлекательно говорить на любые философские темы – ну, типа «как приманить удачу» или «когда надо в жизни и творчестве подводить промежуточные итоги». Но… не нащупал Мягченков основную ось беседы, всё как-то распадается, фрагменты интервью запросто можно поменять местами. Если разговор с Эрманом был пронизан болью за несправедливо обиженный талант, то здесь не чувствовалось основной темы, основного мотива. Я всё слушал и ждал, когда же Мягченков, наконец, заговорит о судьбе русской песни, презрительно отброшенной нашим радио и телевидением, о её великом предназначении. Но прозвучало это всё совершенно в другом интервью и совершенно в другом месте. Почти в то
