ич, был явлен миру под одобрительный гул компании рабочих Завода Столовых Вин и гостей города, в лицах: старца Аристарха, человека с неясными целями в жизни, и отрока Гриши, неделю как получившего справку об освобождении из ИТК № 15, и следовавшего к месту постоянной прописки. Рождение третьего, Николеньки, Валентин Афанасьевич обмывал единолично, весьма уединенно расположившись на тесной кухне дома № 16, спрятанного от глаз обывателя в кривозаборных лабиринтах улицы, названной именем былинного полярника Отто Юльевича Шмидта.
Завершив ритуал чествования младенца Николая Валентиновича, Валентин Афанасьевич обмяк уже не очень молодым телом, и стал мирно спать, а наутро, проснувшись, сходил на двор по малой нужде, после попил теплой чайниковой воды, и как-то совсем некстати, то есть абсолютно невпопад и без видимых причин, умер.
Жена его, Александра, заметив, что Валентин Афанасьевич беспричинно и невпопад умер, пошла к соседке, и сказала, что муж ее умер, и надо бы вернуть деньги, которые и так давно надо бы вернуть. Соседка пошла к бывшему киномеханику Сереже, и сказала, что у Александры муж умер, и надо Сереже вернуть ей деньги, чтобы она смогла вернуть деньги Александре. Бывший киномеханик Сережа, шмыгая фрагментарно- обмороженным носом, отправился прямиком к женщине Валентине, дабы истребовать потраченные на любовь к последней кровные сто двадцать пять рублей, так как взаимного чувства женщины Валентины данная сумма не принесла, но и возвращена не была.
Где-то ближе к полудню улица имени полярника Шмидта, совершив полный цикл взаимообразных визитов, утихомирилась, так и не дав Александре сколько-нибудь вразумительного ответа. По этой причине пришлось Александре спешно продавать мужнин мотоцикл. Тем же днем был создан некий совещательный орган. В скорбный комитет вошли: вдова усопшего, отставной киномеханик Сережа, осколок темного прошлого человечества – поп Сибирцев, старуха Кускова с глухой и глупой сестрой Анастасией, и городской поэт-самородок Выприков.
Вопросы с гробом, памятником и местом захоронения были скоро решены, и на повестку встала проблема – во что покойного обрядить? Вырученные от продажи мотоцикла деньги быстро закончились, свою одежду на такое дело никто давать не хотел, причем не из жадности, а из чистого суеверия. Дело в том, что ни одного цивильного костюма, в сколько-нибудь приличном состоянии, в гардеробе Валентина Афанасьевича не обнаружилось. Но имелась форма ефрейтора артиллерии, в полном комплекте. Прозаседав до полуночи, комитет, большинством голосов, постановил обрядить покойного в гимнастерку, пилотку, а на ноги – сапоги..
– Хрень вы сочинили, – в пилотке человека хоронить. – возмутился поп Сибирцев.
– Так не чужая же форма. – возразила Александра, Он в ней из армии демобилизовался. Чем плохо?
Поп упрямился и своей малопонятной позиции не сдавал.
– Непотребство!
– Чем плохо?
– Непотребство!
– Чем?
– А пошла ты к черту!..
Сережа, не имеющий в нечутком сердце своем почтительности к служителям культов, окрысился.
– Ты, святой отец, – дурак набитый, хоть и во всяких внутренних органах служил, а красоты истинной все равно не догоняешь.
Высказав это Сережа наклонил голову, оценивая открывшийся перед ним вид.
– По мне так хорошо. Благообразно.
– Звездочки нет. Без звездочки он – как из штрафбата..
– Да уж- более миролюбиво сказал поп.
Попробовали пилотку снять, но тут же вернули на место… В пилотке мертвый Валентин Афанасьевич был не так страшен. Что ни говори, а военный головной убор украшает мужчину. Особенно если мужчина категорически мертв.
Когда скорбная процессия, состоящая из пяти живых и одного неживого, двигалась по городской окраине, прохожие подходили, и с любопытством заглядывали в красный гроб.
– От это рожа! Никак военный в гробу?!
Мальчик Вилен, приобнял дурную лицом дочь зубного техника Захаркина, и сплюнув на тротуар, громко сказал:
– Дезертира вохра на мосту застрелила.
– Это откуда же дезертир? На срочника, вроде, не похож: старый. – удивился проходящий мимо гражданин.
– Он с войны прятался, у Прыгунковых в свинарнике.
– У-уу, – прошло по толпе.
– Угу, – ехидно сказал мальчик Вилен, и увел дочку зубного техника в заросли черной смородины.
Люди неспешно унесли Валентина Афанасьевича за черту, невидимо отделяющую город от негорода, и закопали во влажную, прохладную, пахнущую прелыми листьями, землю. Потом установили сваренный из стальных прутьев, похожий на новогоднее дерево,
