где и как приобретенный оксфордский акцент звучит почти как компромат, производя сумятицу в заранее составленном списке поступивших: этот и этот… а тот пусть забирает документы… Тут все, само собой, блатные, оплаченные и переплаченные, и все они дрожат теперь от страха. Одна Тайка чувствует себя свободно, дразня остальных своей наплевательской храбростью, хотя за спиной у нее – никого. И это наводит экзаменаторов на подозрение, что кто-то уж слишком влиятельный правит этой бесшабашной бравадой. Справляются у директора, тот, кажется, вспоминает, догадывается… ага, тот самый мудак из министерства… А Тайка прорубается дальше, прет на пятерку по истории, теснит остальных, куда там… зверь!
Родители озадачены: как такое может быть, ведь поступила же, дрянь! Сама. Без них. Словно отпихнула их от себя, отшвырнула прочь. И притом, куда хотела, и притом, в самое недоступное для людей заведение. Это как же?.. это что же? «Этого не может быть, – разумно заключил Наум Лазаревич, – такое просто исключено». И успокоился. И долго еще делал так вид, что дочь у него никудышная, падшая, никчемная. Это помогало ему оставаться на той выкраденной у жизни высоте, с которой только и видна всех остальных перед тобою виновность.
Тая попала в среду, где никто не стремится, да и не может стать самим собой. У каждого заранее расписано счастливое будущее, и остается только поскорее к нему припасть и никогда уже больше не озадачиваться смыслом происходящего: все идет как надо. С первых же дней Таю начали щупать и проверять на вшивость: кто родители?.. какая у них квартира?.. машина?.. была ли уже в Дубае и на Тайланде?.. И поскольку Тая не слишком-то ведется на эти дешевые дознания, стали присматриваться, как одета, и тут уж совсем запутались… И когда на классных вечеринках она у всех на виду пьет коньяк прямо из горлышка, а потом изощренно матюгается, ни у кого уже не остается никаких сомнений: элитная девочка, супер.
Потом университет и сразу… деревня. Зачем? Так никому ничего и не сказала, уехала. И тут же написала за два месяца кандидатскую, будто кто-то ей сходу надиктовал, а защищаться поехала в Москву, даже не познакомившись с оппонентами. И снова вернулась в деревню.
Заброшенный хуторок возле лесничества, изба-сруб, каменная печь, вода из колодца. До школы два километра через лес, и Тая ездит на лесничьем тракторе в осеннюю распутицу и зимой, а летом на велосипеде. Она тут своя. И уезжать ей отсюда незачем. Да и некуда.
На поминках говорят речи, и чувствуется, что хорошее сказали бы и так, при жизни Надежды Андреевны, и за свою же искренность потом пьют, тем самым радуя еще не отлетевшую прочь душу покойницы. Утирает слезы, впрочем, одна только пожилая библиотекарша: вся жизнь прошла вместе, за нотными стеллажами, и теперь, значит, нести ей одной взаимные, сердечно доверенные друг другу тайны, нести к своему неведомому концу… Тая кивает ей, хоть библиотекарша ее, может, и не помнит, подсаживается, мягко берет за руку. Ей снился сегодня ночью сон…
9
