волю, была какая-то дикая, жестокая радость.
– Миссис Пейдж, мне нужно сказать вам два слова. Во-первых, мне достоверно известно, что та работа, которую я здесь выполняю за вашего мужа, дает вам полторы тысячи фунтов в год. Из них вы платите мне жалкие двести пятьдесят да к тому же делаете все, что от вас зависит, чтобы уморить меня голодом. Пожалуй, вам будет небезынтересно узнать, что на прошлой неделе к управляющему рудником приходила депутация от рабочих, и после этого он предложил мне вступить в штат. Но из побуждений морального порядка, которые вам совершенно недоступны, я категорически отказался. А теперь, миссис Пейдж, я вам вот что скажу: вы мне так безмерно надоели, что оставаться здесь я больше не могу. Вы низкая, жадная, продажная тварь! Вы просто патологический тип. Я вам официально заявляю, что через месяц ухожу.
Она смотрела на него, открыв рот, ее круглые, как пуговицы, глазки чуть не выскакивали из орбит. И вдруг она пронзительно закричала:
– Все это враки! Вас и близко не подпустили бы к штату рудника! И не вы уходите, нет. Я вас увольняю, вот что! Не было такого случая, чтобы помощник мне заявил об уходе. Так разговаривать со мной! Какая наглость! Это я первая вам заявила об увольнении. Вы выгнаны, да, выгнаны вон…
Крик был громкий, противно-истерический. Но когда он достиг самой высокой ноты, то вдруг оборвался: наверху медленно распахнулась дверь из комнаты Эдварда и через мгновение показался он сам – нелепая худая фигура с торчавшими из-под ночной сорочки костлявыми коленями. Так неожиданно было это появление, что миссис Пейдж замолкла на полуслове. Она смотрела снизу, из передней, на мужа, так же как и Эндрю, и Рис. А больной, волоча за собой парализованную ногу, медленно, с трудом, подошел к верхней ступени лестницы.
– Неужели нельзя ни на минуту дать мне покой? – Голос его, несмотря на волнение, звучал сурово. – Из-за чего вы тут шумите?
Блодуэн опять разразилась потоком слов, слезливой обличительной речью против Мэнсона. И в заключение объявила:
– Вот поэтому… поэтому я предупреждаю его об увольнении.
Мэнсон, не возражая, слушал эту новую версию происходящего.
– Значит, он от нас уходит? – спросил Эдвард, дрожа всем телом от волнения и от усилий держаться на ногах.
– Да, Эдвард. – Блодуэн засопела носом. – Ведь ты скоро сам начнешь работать.
Наступило молчание. Эдвард хотел было что-то сказать, но передумал. С немым извинением остановил он глаза на Эндрю, потом перевел их на Риса, с него торопливо – на Блодуэн и, наконец, со скорбным выражением уставился куда-то в пространство. Безнадежная, полная достоинства печаль читалась на его застывшем лице.
– Нет, – наконец произнес он. – Никогда уже я больше не буду работать. Вы все это знаете.
Ничего больше не сказав, он медленно повернулся и, держась за стену, добрел до своей спальни. Дверь беззвучно закрылась за ним.
Вспоминая
