это.
Уже несколько суток он не спал, не ел и не пил… и не ощущал усталости от дороги. Ив же спала почти весь день, пробуждаясь на закате и вновь засыпая стоило ей вскочить в седло, когда они в районе полудня покидали свою очередную лесную стоянку. Он не спрашивал почему. Он никогда ее не спрашивал ни о чем. Она лишь однажды сказала, широко зевая и прижимаясь щекой к его груди:
– Чем дальше от дома, тем больше сил мне нужно, чтобы держать их там… я так устала…
Засыпала она почти мгновенно.
Ночами она была молчалива, задумчиво глядела вдаль или в звездное небо. К утру, разбивая стоянку, необычайно весела. Она любила смотреть как восходит солнце, как ночная темнота отступает, покрываясь золотистым сиянием. Любила слушать как просыпаются и спешат искать пищу живые создания, могла сидеть и смотреть как раскрывает навстречу солнцу лепестки пробуждающийся цветок. Она рисовала тушью и красками в небольшом альбоме с резным переплетом из прочной древесной коры. Любила сама расседлывать Ночку, седло было слишком высоко, и она позволяла Айвену помочь себе. Она искала самые чистые лесные ручьи, чтобы напоить лошадь, часами расчесывала ей гриву и заплетала хвост в косы, обтирала росой и накрывала собственным плащом зябкими утрами. Ночка слушала ее беспрекословно, следовала по пятам без привязи и уздечки.
Все животные любили Ив. Без страха выходили к ним на стоянках, ели с ее рук ягоды и фрукты, позволяли ей гладить себя.
Когда Айвен тренировался с мечом, она доставала флейту и играла, придавая новый ритм его движениям. Будто гипнотизируя его звуками музыками, она заставляла его ускоряться, замирать, двигаться в такт. Ее мелодии будто раскрывали для него ранее недоступные пределы мастерства, он повиновался ей, разучивал новые финты и выпады, совершал казалось бы невозможные маневры.
И она улыбалась.
***
Ехали на запад. Путники, встречающиеся им на пути, были хмуры и печальны. И Айвен знал почему. Проезжая засеянными полями, он видел пожухлые колосья, почерневшие и засохшие – урожай погибал. И Айвен чуял почему. Он чуял запахи мертвой плоти под землей, запахи тлена и разложения, отравляющие почву, стремящиеся к поверхности яды.
Он не спрашивал ее, но знал – это делала Ив. Почему? Зачем? Ответила бы она, если б он спросил?
В те редкие моменты, когда они въезжали в селения днем, она просыпалась. Была весела и внимательна к людям. Входя в село, каким бы маленьким оно ни было, пусть всего пара покосившихся, ветхих домов, она всегда спрыгивала с коня, скидывала плащ, тщательно отряхивала подол от дорожной пыли, поправляла волосы и вступала в деревню во всем своем блеске. Айвен же не снимал капюшона на людях. Он не знал за кого их принимали. За колдунов, эксцентричных особ королевского двора, бродячих циркачей или торговцев. Но люди всегда очень тонко улавливали, что именно Ив была госпожой. На Айвена обращали внимания не более чем на слугу или охранника.
На постоялых
