style="font-size:15px;"> …Все бег, все бег – дождь и луна (с. 46).
Или:
…А на туфлях моих запыленных / две сплетенные туго косы. / Две сплетенные туго косы… (с. 56).
Или:
Почти в небытие – навес базарный. / И больше ничего, и больше ничего (с. 86).
Или:
…Ночь. Гостиница. Невинно / укрывайся и таись. / Дождь. Рыданья пианино. / Кутаиси… Кутаис (с. 87).
Или:
Даты, даты. Какие-то даты… (с. 93).
Или:
Куда девать, кому отдать мне гребень – // ах этот гребень, гребень роговой! (с. 100).
А вот несколько примеров из прозы:
Ресторан, подвал, ступени в брезжущую светильниками тьму – каменный мешок во времени, нет, не во времени, вне времени. // Столики. Столики. Столы. Официанты, официант… (с. 119).
Или:
И появляется и зимой не исчезавший некий – скажем условно, или вернее безусловно – Эмигрант, впрочем, точнее – Репатриант. Дряхлый, дряхлый (с. 178).
Особенно много повторов в среднеазиатской прозе «Шарк-шарк» (и это, как увидим чуть позже, не случайно):
Бороды, бороды пришли к нам, гостям, в гости… // Девочка, девочка с серыми пятками – согрей старика в халате (это меня – вон того) // ‹…› Зной, зной. //…После ухода Чингис-хана бороды вернулись. Бороды, бороды и галошки новые с бородой. // ‹…› Кружатся, кружатся и вдруг замирают наподобие изваяний – маковок поливных. // ‹…› Орнаменты, орнаменты, орнаменты. И на пути орнаментов – оконца. // ‹…› – Вон баня старая – некультурно было – все без тазиков, а сейчас тазики-мазики. // ‹…› Какая пустота во мне! Нет деревьев, нет деревьев. // ‹…› вдруг прошла такая молодая-молодая, прекрасная[121]. В красном с белым, и как-то не мешало, подходило кольцо в носу. // ‹…› И памятники архитектуры, и памятники архитектуры… // ‹…› Сейчас где-нибудь тут, на базаре, продали ковер – таинство сделки – ударили по рукам – свершенье, свершенье – все ради этого места.
А вот в этой – уже цитировавшейся – строфе –
…Что ж увидит, что узреет око –
немощному глазу вопреки?
Просыпаюсь высоко́-высо́ко…
И Кура название реки –
находим очень интересное сочетание играющего ударениями повтора («высоко́-высо́ко»), чисто звукового по своей природе, с повтором смысловым (точнее, интонационно-смысловым), явленным в синонимах (увидит-узреет, око-глаз), причем в паре «око-глаз» акцент делается на их некое различие, даже противопоставление (синоним как антоним!). Иными словами, звуковая сдвоенность перемежается с противоречивой смысловой.
Вообще же этот прием звукописных повторов традиционен в русской поэзии. Еще у Пушкина в «Евгении Онегине» встречаем: «И, как огнем обожжена, / Остановилася она». / «Недоумения полна, / Остановилася она».
Множество примеров тому можно найти у Мандельштама, Цветаевой[122], Пастернака, Хлебникова, из современников – у Ахмадулиной
Вот еще одна стилистическая особенность Цыбулевского. Иногда он дает такие сильные (или столь многочисленные) эпитеты или определения, что определяемое существительное становится несущественным и, следовательно, несуществующим (проще говоря, отсутствует). Вот две строчки-примера из дагестанского цикла стихов (с. 52): «…Здравствуй, медное в черном нагаре» или «Оглянись, несущая кувшины…».
Цыбулевский пишет (РППВП, 35): «У Цветаевой явственна тенденция повторения – точно зеркало ставится перед словом, слово обнаруживает свойство, обратное текучести – цепкость».
