слово – и уровень, и прием свойственной поэтической речи ассоциативности; одновременно оно дитя сложных взаимоотношений слов и вещей. С одной стороны, вещь и ее восприятие – плюралистичны, могут повлечь за собой множество неодинаковых имен и символов. С другой стороны, и слово – Психея; оно витает над вещами, «как душа над милым и незабытым телом», оно чурается своего приоритетного значения, своего штампа и стереотипа – «официальной точки» и собрано в подвижный полисемантический пучок (не омертвелый пук соломы, каким предстает оно в словаре, а лапчатый пучок водорослей, шевелимый живым течением поэтического текста).
Такая обоюдность слова и вещи, как бы купающихся друг в друге, предопределила ассоциативное начало поэзии как ее родовой признак, обусловила ее неподатливость автологическому (или хотя бы логическому) пересказу и вытолкнула на поверхность резкие сдвиги и неожиданные эффекты смысла – как следствие сближения или сцепления отдельных (или «далековатых», как любил повторять вслед за Ломоносовым Тынянов) по значению слов или фраз. Разумеется, это не только не означает отказа от семантических магистралей языка, а наоборот, подразумевает их употребление и дальнейшее развитие – но на новом глубинном уровне.
Ни хлебниковское «заумное, самовитое» слово, ни мандельштамовское «блаженное, бессмысленное» – это не отречение от «ума» или «смысла» языка, а новое заглубление в его логику (познание предмета как вонзание в него), осмысленная фиксация его сложных и противоречивых законов. В вопросе соотношения слова, смысла и звука Мандельштам и Хлебников придерживались сходных позиций.
Сравните наблюдения – Л. Я. Гинзбург и ее учителя Ю. Н. Тынянова. Лидия Гинзбург:
Ассоциативность Мандельштама не следует смешивать с заумной нерасчлененностью и тому подобными явлениями, с которыми Мандельштам сознательно боролся. Символистической «музыке» слов он противопоставлял поэтически преобразованное значение слова, знакам «непознаваемого» – образ как выражение иногда трудной, но всегда познавательной интеллектуальной связи вещей. // В статье «Утро акмеизма» Мандельштам протестует против футуристической заумности и во главу угла ставит «сознательный смысл слова» – Логос. «Логическая связь для нас не песенка о чижике, а симфония с органом и пением, такая трудная и вдохновенная, что дирижеру приходится напрягать все свои способности, чтобы держать исполнителей в повиновении». Так понимал Мандельштам смысловую инструментовку стиха. Младший современник Андрея Белого и Хлебникова, сверстник Цветаевой, Мандельштам приемлет и сближение слов. Но звуковой образ всегда дорог ему рождением нового смысла[127].
Юрий Тынянов:
Хлебников-теоретик становится Лобачевским слова: он не открывает маленькие недостатки в старых системах, а открывает новый строй, исходя из их случайных смещений. // ‹…› Его языковую теорию, благо она была названа «заумью», поспешили упростить, и успокоились на том, что Хлебников создал «бессмысленную звукоречь». Это неверно. Вся
