идут по долинам.Рога боевые трубят,
Колышутся длинные стяги,
И кони, волнуясь, храпят,
И воины полны отваги.
На каждом мерцает, светясь,
Доспех, облегающий тело,
И черная кровь запеклась,
И грязь на телах затвердела.
У каждого щит на плече,
У каждого палица битвы,
На каждом тяжелом мече
Иссечено слово молитвы.
В стальной рукавице рука
Колеблет копьем многогранным,
Броня на груди нелегка
С нашитым на ней талисманом.
Тут все сошлось – большое и малое, филигранная отделка частностей и не заслоненное ими целое. Но это экспозиция, главное впереди. Заболоцкий ухватил самую суть, и ему не потребуется, как Цветаевой, морализующая сентенция:
Тот, кто душу продал бесам,
В правой битве не боец!
Эта истина сама собой последует из того, что дает Заболоцкий, ее незачем провозглашать:
И чоха[155] намокла от слез,
И гложет тоска святотатца.
Хотел он пробраться в обоз
И с войском Гургена смешаться –
Да поздно! Душа залилась
Прощальным отчаянным свистом.
И с правдой последняя связь
Нарушилась в сердце нечистом.
Как бешеный, Шере взглянул
На эти знакомые лица,
И войск торжествующий гул
Ударил в лицо нечестивца.
Отпрянул несчастный назад
И, втайне себя проклиная,
Помчался в кустах наугад,
Коня второпях погоняя.
Этот души «прощальный свист» – блистательное достижение переводчика, истинный пример вдохновенной передачи того, что именуют выражением духа оригинала. Образу веришь, его нет в подлиннике, но можно с уверенностью утверждать: этот образ есть в оригинале в другой ипостаси, это – высшая точность.
И какая психологическая достоверность! Как скупо, лаконично, но как много сказано: «И, втайне себя проклиная», какое естественно мотивированное движение – «отпрянул» – «и войск торжествующий гул ударил в лицо нечестивца». Между прочим, рядом с нечестивцем почти вплотную поставлено и «несчастный» – знаменательное сближение. Воистину на полотно перенесены «Души изменчивой приметы» – в данном случае – «тоска святотатца».
Почему эта главка не удалась Цветаевой? Может быть, потому, что она батальная? А Цветаева все же выразитель женского начала и женской стихии в поэзии, батальное не для нее.
Вот еще одно противопоставление – мужское и женское – в этих переводах. Женское начало освещает (и освящает) Цветаеву не со слабой (женский пол), а с сильной стороны, причем она всегда осознавала в себе эту силу. Недаром ее царь-девица сильнее, активнее, мужественнее своего мужского партнера. Образ слабой, пассивной пастушки не был, по существу, цветаевским. По мере возможности она его усиливает. Философское обоснование этой силы – в слиянии с природной стихией. Пастушка говорит Годердзи, что она не так уж беззащитна. У Заболоцкого этого нет – его устраивает слабость.
Традиционная грузинская верхняя одежда, застегивающаяся сверху до талии и со свободным подолом. –
