кими выражениями, призванными создать впечатление вальяжной уверенности автора в себе, какую вселяет только Оксбридж[2].
Иэн, кому, я полагал, было за двадцать или за тридцать (за тридцать, как выяснилось), настиг меня одним ярким студеным осенним утром, когда я сидел за своим импровизированным рабочим столом, каждые пять минут обращаясь в Твиттер, потому как не мог остановиться ни на одном из разнообразных рабочих мест из тех, что мне подошли бы. Я ознакомился с его профилем. Мне понравилось его фото. Голова и плечи с сиреневым отливом, строгий пробор, расплывчатые черты лица напоминали мне о чем-то, но я не в силах был припомнить, о чем. Вдобавок меня привлекла его кратенькая биографка. Подобно многим, преследовавшим меня в Твиттере в те времена, Иэн писал роман, только название его вызывало интерес. О романе он поведал немного, зато название его – я был поражен и самим названием, и тем, что он заявил о нем в публичной соцсети, тогда как сам роман, очевидно, был все еще далек от завершения. Назывался роман «Л0НД0Н» – с нулями вместо двух «О». Я не отозвался сразу же на его обращение, но почему-то быстренько встал из-за стола и подхватил пиджак.
На полу прихожей лежала небольшая кучка писем. Я просмотрел их. Циркуляр местного совета. Пара меню фастфуда. Коричневый конверт, адресованный человеку, о ком я никогда не слышал. Бывший жилец, подумал я. У Джейн, похоже, таких полно, и едва ли кто пишет ей самой.
Я жил в доме своей подружки между Стоук-Ньюингтоном и Далстоном. Она всегда говорила, что живет в Стоук-Ньюингтоне, что подтверждалось ее почтовым индексом, зато от входной двери было всего пять минут быстрой ходьбы до Далстон-Стрит в Кингсленде. Я обогнул вокзал, прошел несколько минут в сторону Боллз-Понд-Роуд, повернул налево, а потом опять налево – на жилую улицу, которая в конце концов вывела меня на необычную диагональ обратно к Кингсленд-Роуд. Мы с Джейн частенько прогуливаемся туда-сюда по этой улице, чтобы полюбоваться зданиями. В них окна спускаются почти до самой земли и защищены прямоугольными решетками. Мы, случалось, предавались фантазии о покупке одного из этих домов (фантазии, что требует обладания полутора миллионами в банке: на полтора миллиона меньше, чем на самом деле обладали мы), а после утешались тем, что, по крайней мере, избавлены от неудобства и унижения жить с прямоугольной решеткой на окне своего дома.
Я прошел до канала, потом немного вдоль него и влился в основной поток, впадавший в супермаркет напротив Кингсленда. Вскоре уже стоял у полок консервированных супов, держа в руках корзинку с пучком весеннего лука и лимоном. Я разглядывал суповые консервы «Хейнца» и думал о консервных банках Энди Уорхола, их бесконечных повторениях, и осознал, эти суповые банки нравятся мне больше, чем Уорхоловы, потому что Уорхоловы все одинаковые, тогда как эти – похожие, но разные: разные ароматизаторы, и, стало быть, разные тексты, шрифты и картинки. По той же самой причине мне всегда нравились стандартные почтовые марки: идентичное изображение головы королевы, зато разная цена, разный цвет, – и я тут же сообразил, чем так привлекло меня фото в профиле Иэна в Твиттере. Оно напомнило мне бельгийские стандартные марки 1960-х годов, которые я собирал ребенком, с повторяющимся изображением бельгийского короля разных пастельных оттенков.
Выйдя из супермаркета, я достал телефон, зашел в Твиттер и вновь отыскал Иэна, но потом, спустя мгновение, отключился от него. Было бы чересчур скоро: я не хотел показаться нетерпеливым.
Я заметил, что он следил за моими записями и время от времени вмешивался в мой разговор с каким-нибудь писателем, или литагентом, или другим редактором. Он судил об этих вмешательствах как о деле вполне правомерном – относился уважительно, но не перебарщивал с этим, уверенно, но без того, чтобы выглядеть невежественным, – так что они и не воспринимались как вмешательства. Это был в точности тот тип идеально выверенного подхода, что создает впечатление не требующего никаких усилий, что, наверное, далеко не так. Осмелюсь заметить, он часы тратил, сочиняя эти остроумные реплики и колючие замечания, которые никогда не были направлены против меня, разумеется (о, до чего ж хорошо вел он себя поначалу!). То были маленькие шедевры иронии и лаконичности. После одной особенно забавной записи, сделанной явно экспромтом, я ответил ему, и в тот же день попозже пришло его первое прямое послание мне. Я знал, что в нем будет сказано.
Издатель, у кого я работал, разместил на издательском сайте недвусмысленное уведомление, что рукописи рассматриваться не будут. Я получал, по меньшей мере, по три электронных обращения в день, начинавшихся со слов: «Привет, Ник…» Мой приятель, писатель Джо Кросс, как-то поведал мне, что думает о людях, начинающих свои письма с «Привет, Джо». Речь шла не о людях, считающих для себя возможным обращаться к нему по имени, Джо, а о тех, кто пишет «Привет» вместо «Уважаемый». Итак, начинались эти послания с «Привет, Ник. Я знаю, что рукописи вы не рассматриваете…» Но не сделаю ли я исключение, чтобы дать отзыв об их 400-страничной исторической саге? Не буду ли так добр взглянуть на их антиутопическую басню? Возможно, у меня найдется возможность пробежать глазами их сборник малой прозы, замаскированный
Оксфорд и Кембридж, два самых престижных университета Англии.
