край, в твоё владенье,К престолу вечному Аллы.
Исмагил Шангареев
И всё же, согласитесь, что Путь к престолу Аллаха пролегал для Лермонтова через освоение основ татарской культуры, изучение татарского языка, обычаев и традиций, которые невозможно отделить от исламских.
Ссылка Лермонтова оказалось дорогой на Восток, где он погружается в мир исламских энергий:
И вижу я неподалёку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их жёлтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их тёмный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
И вот отсюда, от этой пропитанной духом Востока среды, вырастает интерес к духовности ислама:
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили…
Нурали Латыпов
Известно ли, какие переводы Корана были основой для его «Подражаний»?
Исмагил Шангареев.
Вы правильно определи стихи Лермонтова, написанные под влиянием чтения Корана – «подражания». И вот почему. В своих знаменитых «Подражаниях…» Пушкин старался придерживаться буквы первоисточника, в то время как Лермонтов более свободно работал с текстом, пропуская как бы через себя духовные смыслы Корана. Если сравнивать их подходы, то Пушкин создает нечто ближе к переводу, Лермонтов более импровизирует.
Читать Лермонтов мог известный французский перевод Корана, сделанный с арабского языка Андрэ дю Рие ещё в 1647 году. По отельным моментам мог консультироваться у своего учителя основ тюркского языка, известного азербайджанского просветителя Мирзы Фатали Ахундова.
Нурали Латыпов
Вы говорите об импровизациях на тему конкретных сур Корана?
Исмагил Шангареев
Да, и их немало. Остановимся на наиболее характерных.
Импровизации смыслов, восходящих к суре 52 «Гора» и суре 91 «Солнце», мы находим в лермонтовских строчках:
Клянусь я первым днём творенья,
Клянусь его последним днём,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Знаменитая «клятва» стилистически связана с высокой риторикой и внутренней силой ранних мекканских откровений. Да и называется как 72 сура «Аль Джинн»:
Клянусь я первым днём творенья,
Клянусь его последним днём,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Эти четыре строчки, словно из пушкинских «Подражаний…». Но далее вступает Лермонтов, в его ни с чем не сравнимой устремленности к Аллаху:
Хочу я с небом примириться,
Хочу
