style="font-size:15px;"> А дальше всё шло по накатанной: Зося орлицей возносилась на свой четвёртый этаж и регламентированное привычкой время рыдала, уткнувшись своим, ну совсем не еврейским носом-пуговкой в диванную подушку.
«Почему, ну почему? За что мне это всё? Ведь у меня же русская мама, и вообще, какое отношение имею я к этим носатым евреям? За что меня мучают? За папу? Так он же умер, когда мне было семь лет. За бабушку? Да, бабуля у меня и впрямь – не ошибёшься!»
И всё смешивалось в одну кучу: желание быть по-настоящему русским, то есть, в её представлении, полноценным человеком, и обида за бабушку и папу. За весёлого шикарно-красивого папу, который помнился смутно, но безумно празднично.
Душа жаждала прикосновения его рук, его запаха: сигареты, хороший одеколон и немножко, совсем чуть-чуть, запретный запах алкоголя. Голова ещё не ведала, что из всех тех запахов именно это проклятое «чуть-чуть» и сделало её в семь лет почти сиротой, без папиных крепких рук и охватывающей весь организм любви и полного поклонения.
А на смену всему этому – двор с вонючей помойкой и гоями (русскими, пренебр. (идиш)) – хохлами, выхаркивающими ей в спину каждый день проклятое приветствие. Тут ещё бабушка с этими грязными приставаниями о предстоящем взрослении.
Оно таки не заставило себя долго ждать и подстерегло её в одно прекрасное утро на тринадцатом году жизни. Всё произошло в один из набегов на выходные к состоятельной родне – с обедами и ужинами, и обязательными ночёвками, что позволяло Зосе с бабушкой как-то не дать окончательно развалиться их хилому бюджету.
Ведь ребёнок рос, быстро образовывались дополнительные расход в виде лифчиков, чулочек и т. д. и т. п. Денег катастрофически не хватало, требовались дополнительные финансовые вливания.
Поскольку живых денег никто не предлагал, начали усиленно гостить с ночёвками. То есть, гостили всегда, с раннего детства. Но теперь это стало не только приятным отдыхом, но и экономической необходимостью.
На лето из всех не таких уж бесчисленных вариантов, облюбовалась Куренёвка Родня там была поближе, да и понадёжнее, не говоря уже о небывалой, по Зосиным понятиям, обеспеченности.
Там были две тётки – Лея и её дочь Фира, муж Фиры – дядя Зяма и троюродные брат и сестра. Геня был старше Зоси на год. Серьёзный мальчик с грустными еврейскими глазами, с горшка мечтающий стать футбольным комментатором. Но пока ему был недоступен даже дворовый футбол, потому что по жизни он был чистым «ботаником».
Его младшая сестрёнка Мальва была выбрана Зосей в наперсницы и подруги: несмотря на скверный до невозможности характер, Мальва обладала редкостной преданностью и умением дружить.
И вот в один из набегов бабушкины накаркивания обернулись неизбежной неприятной реальностью. Хочешь-не хочешь, а бабуле сообщить надо, тем более, что они находились в гостях, а в гостях гадить не положено – Зося это знала.
Бабушка осела на край облупившейся ванны и тихо прошептала:
– Готэню! (Боженька! (идиш)).
