же самое оно.
– Что вы сделали, сударь?! – возмутилась она.
– Всего лишь избавил вас от возможного фиаско и от прочих неприятностей.
– Я за него заплатила шесть рублей!
– Не велика потеря, радоваться надо, что всего-то на шесть рублей вас надули, могли бы и на больше, Одесса, как-никак. – И пояснил: – Ваш пистолетик – не стреляющий, бойки у него спилили.
– Но – зачем?!
– А затем, Юлия Николаевна, что по случаю творящихся беспорядков продажа оружия (кстати, как и покупка) в Одессе воспрещена под страхом каторги, вот мошенники и ищут… гм… несведущих особ, чтобы сбыть им что-нибудь, для стрельбы не пригодное – вроде как игрушку продают, за это, чай, на каторгу не отправят. Ну а просто возить бесполезное железо в ридикюльчике…
– М-да, Одесса… – вздохнул генерал. – Ничего, дитя мое, когда настанет час (а он настанет, не будь я Валерианом Богоявленским!), я вас тогда снабжу. Хотите – браунингом, хотите – кольтом, хотите – маузером; я тут неплохо призапасся в дорогу.
Она взглянула на него с благодарностью и одновременно с решимостью, было видно, что рука у нее не дрогнет.
– Благодарю, ваше высо…
– Мон женераль.
– Благодарю, мон женераль.
Я понимал, что любое воспоминание о тех событиях трехгодичной давности для нее смертная мука, но все-таки решился на некоторые вопросы, ища хоть какую-то зацепку, чтобы обнаружить Аспида, однако ничего полезного из ее ответов так для себя и не вынес, лишь узнал некоторые дополнительные подробности того злодеяния.
Похитили ее тогда еще в поезде, на подъезде к Москве. Те блондин и брюнет, якобы по ошибке, зашли в ее каюту первого класса да вдруг кто-то из них приложил к ее лицу платок – надо полагать, пропитанный усыпляющим веществом; поэтому кáк ее вынесли из поезда, как и куда потом доставляли – ничего этого она не знает. Потом держали с черной повязкой на глазах, давали только пить воду, а в воду намешивали (теперь-то она понимала) морфин, отчего она, даже если б не было этой повязки, мало бы что заметила. Даже когда мизинец отрубали, почти не чувствовала боли. А потом…
Ну да, то, что было потом, я знал из газет.
– А голос, голос этого Аспида вы когда впервые услышали? – спросил я.
– Вот когда мне палец рубили – тогда и услышала. В первый и в последний раз. Но я знаю: рубил именно он!
– И что он сказал?
Печально улыбнувшись, она произнесла: «Pardonnez-moi si vous livrer quelques désagréments …28», вот что он при этом сказал.
– Ах он мерзавец! – воскликнул генерал.
– И это, – добавила она, – последнее, что я услышала в своей жизни.
– Ну-ну, полно, голубушка, вы все-таки живы!
Она покачала головой:
– Нет, это всего лишь моя тень. Подлинная жизнь моя тогда и оборвалась.
– Полно, полно, – стал увещевать ее мон женераль. – Вы молоды, красивы, вы получили, вероятно, неплохое наследство, скоро вы выйдете замуж…
– И
Простите если сейчас доставлю вам некоторое неудобство…
