и брось ты тогда так говорить, а то тебе живо пятьдесят восьмую статью пропишут – антисоветскую агитацию…
И тут же он громко объявил:
– Диспут считаю законченным. Вопросов никаких не может быть. Вопрос ясен.
Позже он в частной беседе с Левой сказал, что если защищать Бога и настаивать на том, что вера нужна в жизни человека, – это значит определенно заработать срок.
Пришло время сна. Где же спать? Господи, Ты знаешь, что мне нужен отдых, – произнес про себя Лева. И кто-то позвал его из-под нар:
– Эй, парень, иди сюда, мы потеснимся, уляжемся. Лева полез под нары, где лежали бородатые крестьяне.
– Хорошо ты говорил про Бога, – сказал один из них. – В самом деле: если бы все мы, люди, жили по Божьи, разве так было?
Под нарами было страшно холодно. Лева нахлобучил глубже шапку, как можно плотнее завернулся в пальто и закрыл им полностью лицо, так что теплый воздух дыхания оставался под пальто. Без тревожных мыслей, без какого-либо беспокойства он быстро уснул.
Когда он утром проснулся, то заметил, что в том месте, где его шапка соприкасалась с пальто и была щель для воздуха, сквозь которую воздух проходил при выдохе, на пальто образовался иней.
Утром принесли хлеб. Дележ хлеба был своего рода действом в жизни арестантов. Для его осуществления выделялся наиболее опытный и ответственный человек. Ему на то время охрана вручала нож, и он делил пайки, взвешивая их на самодельных весах из палки и привязанных к ней картонок. Хлеб был ржаной, сырой, клейкий. Каждая пайка тщательно проверялась. Потом начиналась раздача хлеба. Каждый желал получить горбушку. Все глаза были устремлены на хлеб. Делящий брал хлебную пайку и, пряча ее, спрашивал:
– Кому?
– Мне, – говорил кто-нибудь из арестантов. Ему живо передавали пайку, и он уже не мог обижаться, досталась ему горбушка или нет.
Лева не спешил принять участие в дележе, и когда ему досталась последняя пайка, он был доволен тем, что остальные получили хлеб прежде него.
В полдень принесли баланду. Это был жидкий суп, состоящий из слегка замутненной воды и двух-трех маленьких картофелин. Никто, конечно, и не помышлял утолить чувство голода этим супом.
Не прошло и часа после обеда, как двери камеры открылись и в нее вошли два одетых в тулупы пожилых крестьянина. Каждый из них на спине нес мешок.
– А, кулаки, кулаки, – раздались голоса.
Тут же, как только двери камеры захлопнулись, пахан встал у окна и зычно крикнул:
– Раскулачивать, раскулачивать!
У крестьян отобрали мешки и потянули их к окну, где восседало большинство воров, а с ними человек в кожаных штанах. В них был не только хлеб, не только сухари, но и бочонок с медом. Воры и их друзья пировали, как говорится, на славу. Пахан поманил Леву рукой: «Иди, поешь с нами». Но Лева отрицательно покачал головой.
– Ешь, если предлагают, – сказал сосед
