кинохитов, я имею в виду.
Но Алихмету Шахи, как значилось на карточке в углу лобового стекла, это было совершенно по барабану. Он понятия не имел, о ком идет речь, и рулил безо всякого пиетета, тупо, по допотопному навигатору, неизвестно когда в последний раз обновлявшему дорожные карты. Я же, признаюсь, с каждой секундой нервничал все больше. Меня, 25-тилетнего сценариста, что по возрастной шкале задействованных в кино профессий следует читать, как «эмбрион» или «зародыш», ждала встреча с самим Бруно! Которую, к тому же, он назначил мне собственной персоной, по своему желанию.
Всего несколько недель назад о подобном я не посмел бы и мечтать. Рядовой журналист-газетчик, вечерами, после основной работы пишущий что-то, что отказываются публиковать даже в его собственном издании – кто рассматривает таких людей всерьез? Очень многое должно было произойти, чтобы мой рассказ хотя бы просто попал Бруно на глаза. И уж, тем более я не мог ожидать, что моя писанина обратит на себя такое внимание. С той поры произошло довольно много событий, подробно останавливаться на которых нет причины, но в итоге я кружу вокруг особняка знаменитого на весь мир продюсера, чтобы совершить с ним, вероятно, самую важную сделку своей жизни.
И опаздываю при этом на целых 18 минут. Спасибо тебе, Али! Бьюсь об заклад, ты еще поимеешь наглость протянуть мне свою визитку, чтобы, в случае чего, я воспользовался именно твоими услугами.
Мы, наконец, нашли нужный поворот и Алихмет высадил меня перед массивными, декорированными витым чугуном воротами на автоматическом управлении. Нажав кнопку переговорного устройства, я приготовился назвать имя и цель визита, но, оказалось, домофону они не были интересны. Не задавая вопросов, он первым просипел нечто пригласительное, после чего тяжелые створки с щелчком приоткрылись. Примерно на четверть дюйма. На языке, которым шоу-бизнес говорит с новичками, это примерно значило: «Добро пожаловать! Протискивайся. Если рассчитываешь на что-то всерьез, придется поработать локтями!».
Я прошел по недлинной, но пышной тропической аллее, обогнул яркую, идеально ухоженную подъездную клумбу и через распахнутые стеклянные двери парадного входа вошел в нижний холл особняка. Похожий на внушительные вестибюли солидных пятизвездочных отелей, но в отличие от них, кишащих разнообразными постояльцами, абсолютно пустой. Внутри, как и снаружи, не было ни души.
Не зная, куда идти дальше, я осматривался по сторонам, в поисках того, кто открыл мне ворота. Вверх, на второй этаж, вела большая центральная лестница – устеленная прибитым латунными планками к изгибам мраморных ступенек бордовым ковром. Коридор первого этажа, полукругом лежащий под лестницей, разбегался от нее в правую и левую стороны и уходил за повороты стен. Я сделал пару шагов вглубь холла, чтобы заглянуть за них. Неожиданно, я не сразу понял, откуда, раздался искаженный акустикой просторного помещения голос:
– Пришел? Поднимайся наверх, в кабинет!
Чуть не бегом я метнулся к ступенькам, ведущим на второй этаж. Но в начале лестницы, использовав солидный запас силы воли, все же остановился, чтобы взять себя в руки. За секунду перевел дыхание и дальше пошел быстрым, но все же намного более спокойным шагом. Несмотря на безграничное уважение, вызываемое у меня профессиональными заслугами Феликса Бруно, на сегодняшних переговорах я собирался держаться с максимальным достоинством. И даже (представьте себе!) выдвигать свои условия. У меня, как я самонадеянно полагал, были на то основания.
В кабинете, больше похожем на заставленное дизайнерской мебелью футбольное поле, к своему удивлению, я тоже никого не обнаружил. И, растерянно озираясь, остановился на пороге. Растерянность, впрочем, быстро уступила место восхищению.
Рабочий кабинет Феликса Бруно выглядел ошеломляюще. Панорамное окно во всю внешнюю стену, выходящее на океан, широкой дугою было изогнуто таким образом, чтобы можно было наблюдать за солнцем в течение всего дня, практически в любой точке эклиптики. Я вспомнил, что читал об этом в журналах. Огромных размеров стол для рабочих заседаний, вытянутый, овальный, с толстой стеклянной поверхностью по всему периметру окружали роскошные белые кресла с высокими прямоугольными спинками. Аквариум, внутри которого могла бы незаметно существовать Атлантида, расположился у дальней стены. Справа от входных дверей находился огромный бар со стойкой и камином, занимающий целую треть от противоположной окну стены. Под ногами – бесконечный ковер в тон большущей бежевой софе, на случай приступа творческой лени вытянувшейся, словно царапающая пол кошка, рядом с баром. Огромный письменный стол, дорогого темного цвета, и расположившиеся позади него стеллажи с многочисленными папками бумажных документов, и прочей канцелярской и сувенирной дребеденью, занимали остальное пространство.
Завершали маршрут, по которому продвигался мой завороженный взгляд, развешанные по стенам большущие фотографии в застекленных рамах. Немногочисленные. Общеизвестным был тот факт, что Феликс не любил ни фотографироваться,
