p>
и бродишь по чужим фундаментам,
и ищешь где-то свой барак
там за окном, разбитым камешком,
вполне возможно, ждут тебя
любого, даже с рваным краешком,
на шее крестик теребя
© ам
По божьей воле
Илья Никодимыч недолго приглядывался к Яшке, но всякий раз – с пристрастием. Как видел, так взгляд оторвать уже не мог. Или не хотел, но более склонялся к первому, даря себе оправдания, в которых не было недостатка у людей его сословия. Многое прощал себе: и то, что жену в упор десять лет не видел, и то, что якобы мысли, посещавшие его, были не дурными, а, скорее, особенными, наделенными отчасти приятностями, отчасти сомнениями. Не очень хорошее в силу возраста самочувствие тоже давало о себе знать, и раздражительность в отношении домашних Илья Никодимыч малодушно списывал на краткие боли в правом боку и духоту. А тут сын Владимир еще заявил, что хочет уехать в город, и Илья Никодимыч чуть не огрел его за такие мысли подсвечником, который в тот момент решил переставить со стола на подоконник, но сдержался. Надежды на то, что его кровиночка, сынуля, мужик останется в отчем доме на хозяйстве, не осталось. Дочь в расчет не бралась, потому что иной судьбы, кроме как быть выданной замуж за кого-то слепого и при деньгах, явно не имела. Илья Никодимыч понимал, что, в принципе, сам не может представить сына на своем же месте – не подходило это ему, никак не подходило. Иностранные языки, которым обучила его мать, основы геометрии, географии, физики, истории и других наук вдруг превратили молчаливого подростка в человека решительного и целеустремленного. Он хотел поумнеть еще больше, а управлять усадьбой его не тянуло. Самое неприятное, что и мать оказалась на его стороне, сказав, что снабдит сына деньгами и парой писем, которые он должен будет передать ее крестному в Москве, то есть обеспечила сыну хоть какую-то крышу над головой на первых порах в большом городе
Все это расстроило Илью Никодимыча так сильно, что он стал мучиться мигренями, которые были следствием неумеренных ежевечерних возлияний. Он перестал разговаривать с сыном, с дочерью, обращать внимание на жену, а супружеское ложе презрел громко и величественно, сказав жене, что дети, зачатые на нем, получаются со странностями.
И тут вдруг Яшка. Двадцатилетний сын одного из крестьян, служившего конюхом у Ильи Никодимыча. Тут поднести, там подвалить, здесь подчистить – работа обычная и повседневная, но никто до Яшки не имел чести завладеть таким вниманием барина. Никто и никогда.
Найдя новый смысл в своем ужасном существовании, Илья Никодимыч воспрял духом и снова захотел жить. На что он надеялся, он и сам толком не понимал, но домашние и прислуга стали смотреть на него искоса, потому что поведением он, на их коллективный взгляд, двинулся в сторону легкого помешательства.
Не видя себя глазами других, Илья Никодимыч парил над землей, оставив на ней ничего не понимающих людей. Там, куда уносили его мягкие мечты, были только они с Яшкой, и занимались они там чем-то непонятным, но, безусловно, приятственным. Как только Илью Никодимыча начинало осенять, а перед глазами вставали картинки совместного с Яшкой разврата, он млел и чуть не плакал, а поначалу даже неистово крестился после, когда приходил в себя. Но время шло, мечты оставались мечтами, и стареющий барин сделал вывод, что то, что ему кажется, плохим быть не может. Возможно, только таким образом человек становится самим собой, испытывает то, что в настоящей жизни никогда не изведает, а то, что из фантазий не прихватишь сувениров, так то вовсе не беда, а состояние, которое вполне легко поправить. Надо только закрыться в комнате, окна которой выходят на конюшню, поплотнее задернуть занавесочки, не забыв оставить щелочку, через которую можно будет видеть Яшку, приспустить подштанники, да приготовить салфетку, рюмку водки и огурчик, чтобы после отпраздновать.
Он неоднократно задавал себе вопросы, ответы на которые так и не нашел. Воистину, почему вдруг какой-то молодой человек, слуга и уборщик, так сильно завладел вниманием своего работодателя? Ничего особенного в нем ведь не было, но в то же время, он был самым прекрасным. Ни особенных мускулов, ни сильно уж заразительного смеха, ни ясного взгляда, ничего такого, что воспевают поэты, в нем не было. Высокого роста, с прямой спиной, с непонятного цвета прической, он целыми сутками то выгонял лошадей на пастбище, то чистил их, выведя на солнышко, пучком колкой соломы, с трудом умещавшейся в его руке. В какой момент Илья Никодимыч почувствовал, что его сердце начинает при виде Яшки трепыхаться сильнее обычного, а после стремительно ухает куда-то в живот, одаряя внутренности теплом и желанием. Вспоминая эти забытые, но такие знакомые ощущения, сначала он очень пугался, бежал к иконам, пугая жену, падал на колени и вымаливал у Господа Бога ответов на свои скоромные вопросы, и прощения. После перестал, решив, что Богу знать о таких внутренних порывах вовсе не обязательно.
