языке и только свое, а позже, если надо будет, и чужое приложится. Без Шиллера, без всего этого непонятного бормотания, которым супруга и сын увлекаются, как он считал, без меры.
Сам же глава семейства неучем себя не считал. Он обожал гармонь, которая своими щенячьими звуками чертила в его душе неровные полоски, болевшие потом воспоминаниями о собственном детстве. И лучше этого вот поля да неглубокой чистой речки за домом не было для него ничего. И как бы стремительно и зазывно не раскручивались перед ним заморские глобусы, он не хотел никуда уезжать. Пахнущие сладким дымом пушистые кусты, под которыми накрыт стол – вот это счастье. А зимой – шепот студеного ветра в печной трубе, тихие белые дороги и огромное чернющее небо, побитое мелкими точками звездочек…
Яшка взял в руки метлу, стал подметать двор. Начал от забора. Поднял пыль, натянул ворот рубашки на нос, оставив на воле одни глаза. Подол рубашки задрался, даря взгляду Ильи Никодимыча темный от загара плоский живот.
Где-то в поле заклекотала какая-то птица. В разные стороны от Яшки с руганью брызнули драные куры. Метла с красивым «шшиих-шшиих» рисовала на земле изогнутые следы.
Забыв обо всем на свете, Илья Никодимыч погружался в тягучую пучину сладострастия. Проблемы остались где-то за пределами понимания. Все живы, все здоровы, у всех планы. И у него тоже. И лучше бы, чтобы поскорее.
– Яшк! – позвал он, щурясь на заходящее теплое солнце.
Конюх остановился, посмотрел в сторону хозяина.
– Дело у меня к тебе.
– А чо?
– Я к тебе завтра ночью приду, расскажу. Помойся как следует.
– А мыться-то зачем?
– А пыльно же. Смотри, нагнал тут.
– Это потому, что надо было травой тут все засадить, Илья Никодимыч. Я водой побрызгаю.
– Ты погоди про траву. Ты меня слышал?
– Слышал.
– Вот и мети дальше.
– Хорошо.
– Подметай лучше, чтобы чистота везде светилась.
Все для себя решив, Илья Никодимыч развернулся и зашел в дом. Прислушался, осмотрелся, по-хозяйски отметив, что ступени, ведущие на террасу, стали скрипеть.
Вслед ему музыкой с неизвестным мотивом бежало затихающее «шшиих-шшиих…».
Ночь угомонила всех обитателей огромного дома. Наработавшись за день, слуги ложились спать засветло, домашние, судя по оглушающей тишине, решили сделать то же самое.
Илья Никодимыч, перекрестившись, сел на край дивана у себя в кабинете. Он решил, что пойдет к Яшке сегодня, а не завтра, но позже, сведя риск встретить кого-то на пути. А дальше будь что будет.
Часы показывали половину второго ночи. Илья Никодимыч к этому времени уже раз пять переменил решение.
В два часа он стал потихоньку прикладываться к бутылке коньяка, которую жена берегла для лечения зимней простуды, и которую он благополучно свистнул
