и сейчас в платке, хотя в приемной тепло. Должно быть, все равно мерзнет… – ему стало жалко девушку:
– Может быть, он раньше был нормальным. Пусть она с ним разведется, зачем ей сумасшедший инвалид… – милое, усталое лицо на фотографии было совсем молодым. Сержант, правда, заметил твердое выражение, в больших глазах:
– И сейчас она так смотрит. Надо ей сказать, чтобы больше не носила передач, завтра его везут в Москву… – распахнув окошечко, он натолкнулся на серьезный, почти суровый взгляд. Гражданка Бергер, подхватив хнычущего младенца и кошелку, ринулась к высокому прилавку. Сержант видел только ее голубые глаза:
– Она похожа на кого-то, – нахмурился парень, – я помню ее лицо… – взгляд упал на «Вечерку»:
– Актриса, игравшая революционерку, в первом фильме о Горском. Она тоже невысокого роста… – из-под платка жены сапожника выбился одинокий локон. Заправив его обратно, женщина водрузила на прилавок кошелку:
– Бергер, Лазарь Абрамович, – звонко сказала она, – двадцать третьего года рождения… – передав гражданке паспорт, сержант подтолкнул к ней кружку и миску: «Не положено». Она поджала губы:
– Иначе он не сможет ничего съесть, и даже чаю выпить. Ему нельзя казенную посуду, гражданин начальник… – учитывая скорый перевод Бергера, сержант решил не спорить:
– Пусть тащит барахло в столицу, за наш счет. В институте, наверное, передачи лучше. Больным разрешают фрукты, сладости… – проверив оладьи и фунтик с разрезанными яйцами, он откашлялся:
– Больше ничего не носите, гражданочка. Вашего мужа завтра посылают в Москву, на экспертизу. Запомните, справочная института имени Сербского… – он полистал растрепанную книжку, – Кропоткинский переулок, дом двадцать три. Теперь будете обращаться туда…
Фаина и не помнила, как оказалась во дворе приемной КПЗ, с паспортом, болтающимся в полупустой кошелке, среди чистых пеленок и ползунков. Исаак недовольно ворочался, она принюхалась:
– Надо зайти в общественный туалет, по дороге на вокзал, перепеленать его. Надо сказать ребу Гиршу-Лейбу, что я еду в Москву, взять у него адрес раввина, в Марьиной Роще… – дел впереди было много. Обернувшись к обитой дерматином двери приемной, Фаина перевела дух:
– Не узнали, а в ориентировке, на меня, наверняка написали, что я с младенцем на руках. Ничего, в Москве найдется, с кем оставить Исаака. Незачем таскать его по казенным местам… – Фаина слышала об институте Сербского. Один из ее прошлых ухажеров, московских карманников, пытался симулировать сумасшествие:
– Он два месяца водил докторов за нос, пока его не раскусили, – усмехнулась девушка, – но, если Лейзер получит справку, так удобней. Хотя вряд ли, – поняла она, – мало есть людей, разумней него… – она покачала мальчика:
– Ничего, мой хороший. Как говорится, сеющий в слезах, будет пожинать
