ехали почтенные старухи; перед всадниками, среди которых находился и Мустафа Мурза Четырехпалый, толпились цыгане с цыганятами, – эти люди, выставив вперед бубны, флейты, скрипки и гитары, встретили свадебный поезд и преградили ему путь, – пятьсот рублей серебром и баста! – музыка гремела, смех не умолкал, торг разгорелся не на шутку, и уже пятьсот рублей постепенно превратились в пять, – деньги были немедленно уплачены, и свадьбу пропустили; хозяин меж тем поворотил коня и степенно удалился, потому что старинное поверье говорит: ежели жених видит невесту перед свадьбой, то жить ему после этого – недолго; итак, у дома Мустафы Мурзы процессия остановилась, и столетние старухи, сопровождавшие юную супругу, закутали ее с ног до головы в платок и вынесли на руках из маджары, цыгане грянули праздничные песни… у порога ее осыпали зерном, сладостями и монетами, ввели в дом, и следом вошли гости – все полтораста человек, среди коих было тридцать шесть цыган, – и пошло веселье; гости сидели кружками, каждый кружок в отдельной комнатушке, – мужчины, женщины, девушки и парни; старики – в почетном помещении, а Эмине – в своей светелке, куда должен был вскоре войти ее возвратившийся с улицы супруг, которого в это время в присутствии гостей брил цыганский парикмахер – так татарский мужчина прощается обычно с холостяцкой жизнью; потом Мустафа Мурза Четырехпалый встал и торжественно прошелся, целуя заскорузлые руки присутствующих стариков, свидетельствуя им почет; когда же он подошел к родителям избранницы, те встали, и слезы появились в их глазах… Мустафа Мурза Четырехпалый пристально вгляделся и – заплакал… его отца и матери уж давно не было в живых… скрепившись, он сказал: целую ваши руки и чинно поцеловал руки родителям супруги – сначала Гульнур-ханым, а потом и Мансуру эфенди, и они радостно благословили его… гулянье шло до вечера, а молодая тем временем молилась в своей красиво убранной светелке; заполночь, как и предписывал обычай, явился к ней супруг и, перейдя порог, сражен был нежным ароматом мускуса: она сидела в средине помещения под плотным покрывалом, – молча и не шелохнувшись, – Мустафа Мурза Четырехпалый подошел, снял покрывало и… она сидела перед ним, убранная как царевна, – в бархатном платье с серебряным поясом изощренной двухсотлетней чеканки, украшенная бусами, кольцами, браслетами, грудь ее покрывало драгоценное колье, составленное из старинных монет, на голове была феска, расшитая золотом, а на ножках – мягкие кожаные сапоги, отделанные серебряною нитью… он вдохнул ее запах: Эмине пахла, как ваниль, как смесь пряностей, в которых звучат нотки аниса, гвоздики, имбиря, в этом запахе отзывались бежевые сливки, белое молоко, свежесделанная кожа и едва спиленная древесина – все это был мускус; он задохнулся и стал перед нею на колени… да, стал, ничего смешного тут нет, – сказала бабушка, сердито поджав губы, словно Артем специально хотел ее обидеть… да! – повторила она с искренней досадой, – он любил ее так, как любят единственную