й парень жил, рожь, ячмень растил, одинёшенек, без родителей, что недавно его враз покинули, по несчастию, в лесу сгинули.
Звали молодца Гриша Голубев.
Неуютен дом с бобылём жильцом. Тихо, как в гробу, с утра до ночи, с ночи до утра, всю неделюшку, без хозяюшки и без деточек. Решил молодец взять жену себе, младу девицу, сердцу любую. Поздно вечером, ближе к ноченьке, он пришёл на игрище деревенское. Там веселье, смех, петь, плясать не грех с тёмна вечера хоть до утречка.
Обошёл вокруг стайку девушек, приукрашенных, принаряженных.
Средь толпы большой, болтовни пустой услыхал он вдруг голос ласковый. Потянулось к нему сердце молодца. Звали девицу просто – Настенька.
Молода, стройна и лицом мила.
У неё коса, словно сноп овса, опускается ниже пояса. Как сосна светла, взглядом глаз скромна, – приглянулась ему сразу девица.
Подошёл он к ней, на колено пал, говорил слова – люди слышали: «Сердцу люба ты, мне женою стань!» – и покорно склонил горду голову. Как взглянула она – очи страстные, плечи юные, но могучие. Кудри буйные не разобраны, не ухожены. Речи смелые и приятные. Покорилась ему дева красная, краса юная, незамужняя. Отвечала ему таковы слова:
– По душе ты мне, добрый молодец. Я согласна стать для тебя женой, подругой верною, хлопотливою, для детей наших буду матерью.
Он вскочил тогда на ноги резвые, поднял милую на руки сильные и понёс в луга, где густа трава, где под облаком висит жаворон, где с зари урчат, вьются горлицы, соловей ведёт трель любовную, на опушке стоит бело дерево, густокудро да развесисто. Там привольно течёт широка река, из цветов ковёр, из небес шатёр, там душе простор, сердцу вольготно.
И с тех пор они в любви зажили, словно голуби сизокрылые. Но пришла война вдруг жестокая, во родную сторонку российскую.
Ушёл Голубь наш в битву смертную, сечу страшную, беспощадную.
А Голубка родила дочку чудную да сына дивного, в одну ноченьку, ночку зимнюю.
Много раз в бою Гришу ранило, сильно ранило, но не до смерти. Знать, хранила его любовь крепкая, его Настеньки, верной жёнушки.
Бил, крушил врагов ненавистных он средь полей, лугов, меж родных холмов, с утра́ до но́чи, с но́чи до утра́. Но мала толика их особилась, на его гнездо тайно кинулась…
Ночью тёмною, ночью страшною осадили враги беззащитный дом, стали бить, ломать дверь сосновую.
Поняла Голубка: люта смерть пришла, но не дрогнула, не заплакала, а в холодную печь детей спрятала. Сама в горнице окно выбила, за собой врагов в поле выманила.
И сгубили её, звери лютые! Изломали красу, распроклятые… Но побили врагов люди добрые и тела их чужие, поганые на поживу воронам оставили. Голубят нашли – слёзы вытерли, обогрели и приголубили. Схоронили мать под берёзою и косынку её, цвета алого, на ветвях в изголовье повесили.
А тем временем битвы кончились, врагов выбили, уничтожили, отпустили домой храбрых воинов.
Летит Голубь наш к дому соколом: чрез поля широки, непаханы, чрез хлебные нивы заброшены, чрез луга и поляны некошены.
Видит он под березой под белою, белотелою, их заветною, длинный холмик земли свежесыпаной. А кругом его – колокольчики. Колокольцы звенят, к нему тянутся, и звенят они грустно, жалобно, скорбно-горестно, неразборчиво.
Защемило вдруг сердце Голубя! Подкосилися враз ноги воина. Потемнело вмиг солнце ясное!
Стало сразу вокруг сиро-холодно: неспроста к нему цветы тянутся, и косынка в ветвях вьётся-веется, им самим милой в праздник дарена!
Он как сноп упал в траву мягкую и приник лицом к свежу холмику. Стал он звать жену громким голосом, громким голосом и рыдаючи:
– Ты откликнись, очнись, моя Настенька! Моя милая, моя добрая, несравненная и желанная!
Услыхали тот плач дети родные, птахи малые, голубяточки. Прилетели на крик – к отцу кинулись, слёзы горькие в глазах вытерли. Сразу Голубю сил прибавилось: пальцы жесткие стали чуткими, слова ласковы с губ срываются, на сироточек обращаются.
Взял он на руки малых детушек, поднялся-встал в богатырский рост – вся родная сторонка открылася, не ухожена, не досмотрена, без хозяина без радивого.
Поклонились они жене-матери и пошли поднимать ниву хлебную. Стали жить в дому – не покинут край, не угас огонь родного гнезда.
Но вдруг станет Голубю тяжко, муторно. И заноют к утру раны старые. Затоскует он ни с того-сего: свет не мил ему, не вкусна еда. Знать, зовёт его Голубка сизая, знать, соскучилась, стосковалася…
Он идёт тогда в поле чистое, возле рощицы на поляночку, под родную берёзу,
