мальчишка, зараженный соляровым смогом от проходящих танков, которых возвел чуть ли не в ранг божеств в детстве?
– Бут, тебе письма! – В дверь просунулась голова салаги со второго этажа. – В процедурной, у дежурного.
Вадим зашлепал тапками по винтовой лестнице на первый этаж.
– Приберешься здесь, тогда получишь. – Ефрейтор со змеями на петлицах был его, Вадима, призыва, но уже чувствовал свой статус и упивался им. Если бы не письма, послал бы Вадим его подальше.
Поелозил кое как мокрой тряпкой, раздражаясь, – и так чистота в процедурной почти стерильная. Ефрейтор удовлетворился послушанием. Одно письмо было от Люды, другое – от матери. Сладкое – на десерт, Вадим распечатал письмо из дома и присел на кушетку.
Если бы не материнский почерк, можно было бы подумать, что это письмо не ему – настолько невозможной, не укладывающейся в голове была весть из дома. Голову сдавил железный обруч и хотелось завыть от вселенской несправедливости. Вадим вспомнил, как заголосила при прощании бабушка: «Ой, не увижу я тебя больше-е-е!» Не ударило током тогда ее причитание, другим был озабочен – как бы не вернули с призывного пункта. А она чувствовала, что внук увидит ее уже неживую, увидит на похоронах. Не увидел.
«Ах, вы суки! И власть ваша сучья и порядки – сучьи! Значит, бабушка для вас – «НЕ БЛИЗКИЙ родственник»?! Значит, внука на похороны отпустить – обеднеете или безопасность страны пострадает?! Отпуск, оказывается, заслужить надо, им наградят, когда прогнешься?! А на похороны родного человека – «не близкий родственник»?! А кто определяет – «близкий, неблизкий»? Что, есть такой закон дебильный ваш?!»
Лучше бы мать не писала, что ей ответили в военкомате. В висках молотило. Вадим сжал руками голову. Утробный стон прорвался сквозь стиснутые зубы. Слезы не унижали, хотя плакал он последний раз в детстве.
– Что? Случилось что?! – Ефрейтор уже капал в мензурку. – На, выпей.
Вадим раскачивался со стороны в сторону и повторял, как заведенный:
– Две недели! Две недели! Две недели, как по-хо-ро-ни-ли! Суки-и-и-и! «Неблизкий родственни-и-и-к!» А я детство только с ней и помню!
Ефрейтор взял письмо из рук Вадима, бегло взглянул и направился к шкафу с медикаментами. Профессионально сломав шейку ампулы, наполнил шприц. Так же профессионально закатал рукав халата, протер ватой со спиртом нужную точку и всадил иглу в безвольную руку. Потом принес подушку, легонько наклонил обмякшего Вадима и тот, постанывая, повалился боком на кушетку. Ефрейтор поднял его ноги с пола, снял с них больничные тапки и укрыл бедолагу своей шинелью. Он был еще не конченый циник, этот ефрейтор-медик.
В понедельник выписка не состоялась. Молодой старлей долго перемещал мембрану фонендоскопа по груди Вадима, который отрешенно не сводил взгляда со змей на форменных петлицах врача. Металл мембраны был холодный. От каждого прикосновения Вадим вздрагивал. Пот струился из подмышек,
