правильно, – говорил Крылов, – каждая форма имеет свой цвет, каждый цвет имеет свою форму.
Какое-то подобие усмешки оживило лицо Романова.
– Бесподобно. Если бы чужие глупости могли бы делать нас умнее, я беседовал бы с вами каждый день.
Его картины нельзя было назвать раскрашенной фотографией. Это были картины-«верняк», холодные, скучные и в то же время неуязвимо отработанные.
Крылов ждал. Чего терять, когда нечего терять. А вообще-то ситуация – не придумаешь. Важно протянуть время. Не может быть, чтобы она не слыхала его голоса.
Романов прислонил к мольберту большое полотно, изображающее часть огромного цеха. Над разметочной плитой склонилось несколько человек, рассматривая чертежи. В центре группы стоял осанистый патриарх, солнце красиво серебрило его длинные седые волосы, прикрытые черной ермолкой. Серые массы металла, фермы мостового крана, косые снопы солнца, театрально пронизывающие дымный воздух. Каждая фигура исполняла свою роль: один улыбался, другой спорил, третий напряженно думал. Все было правильно, но было непонятно, для кого это все нарисовано, зачем потрачено столько времени и красок. Это была одна из тех картин, которые хвалят за тему, но никто не испытывает ни волнения, ни удовольствия, ни открытия. Лучше уж плакат, там хоть ясно, к чему он призывает. Крылов вспомнил, как однажды на завод к ним приехал фотограф из «Смены». Он долго расставлял вокруг станка членов бригады, придумывал каждому позу, поправлял воротнички, а потом попросил: «Пожалуйста, разговаривайте, держитесь свободно, но только ни в коем случае не двигайтесь».
И здесь этим ребятам приказано не двигаться, думал Крылов. Хорошо бы разобрать эту картину по косточкам, высмеять Романова, но ему было некогда, внутри у него все было обращено в слух и ожидание. Каждую минуту могла отвориться дверь и войти Наташа. Хоть бы где-нибудь хлопнула дверь.
– Плохо, что я не специалист, – сказал Крылов.
– Оно заметно. Впрочем, профан – это тоже любопытно. Не мешает послушать. Понятно вам, например, кто такие эти люди?
– О да! – сказал Крылов. – Вот, очевидно, мастер. У него из кармана торчит штангенциркуль.
– Правильно, – чуть насмешливо поощрил Романов. Крылов внимательно посмотрел на него.
– Чудная деталь, находка, – продолжал он, наблюдая за Романовым. – А посредине, наверное, академик. Все академики носят ермолки. Может быть, конечно, он член-корреспондент, но слишком много седины у него для члена-корреспондента.
– Разобрались. Картина выражена в жизнеутверждающей серебристой гамме. Запомнили? – Романов усмехнулся мрачно и лениво, и Крылов вдруг подумал, что Романов считает его за идиота.
– Мне кажется, что все это уже было.
– То есть?
– Такое впечатление, будто вы все время подлаживаетесь под нужную тему.
– Ваши впечатления оставьте при себе. Тема! Сюжет! Так нельзя подходить к живописи. Кстати, подобный сюжет – бригада содружества в цеху – никто еще не воплощал на большом полотне.
