ульт, которым он только что выключил занудливого зазнайку, к краю дивана и попытался встать. С первого раза не вышло, было тяжело. Пришлось сесть. Глаза сразу же встретились с иконками, что стояли прямо на телевизоре. На скорую руку перекрестился, ведь нужно торопиться в госпиталь.
Уже на пороге его встретила знакомая медсестра и сделала комплимент старику по поводу его внешности, а тот ответил, что от неё приятно пахнет. Геннадий не любил эти формальности, но не ответить лестью он не мог. Позже ему сообщат о том, что курить в молодости не стоило и что рак на последней стадии вылечить не реально, а пока он направлялся с жизнерадостным настроем к кабинету своего старого друга, а по совместительству и врача, Михаила Павловича.
– Михал Палыч, ну что там, как? ‑ стандартный вопрос прозвучал из уст Геннадия.
– Ну, ты сам же знаешь, что у тебя рак. Это последняя стадия, Гена, о чём ты думаешь? Думал. Сейчас-то думать нечего, поздно думать, Гена!
Геннадий лишь обречённо вздохнул, но не раскаиваясь, а лишь подтверждая, что своей порядочной жизнью он заслужил жизнь лучшую на небесах.
– О чём ты думаешь вообще? Нет, хотя тебе завидую с одной стороны, а с другой ‑ мне тебя жаль. Как ты дожил-то так? Шестьдесят восемь лет ‑ ни жены, ни детей. Каждый день одно и то же…
– Палыыыыыч, это я духовной жизнью занят. Помолись утром, и день лучше будет. Так, кажись,и зачтётся нам там, после смерти. ‑ Геннадий указал пальцем в потолок, но Палычу было всё равно.
Михал Палыч скептично относился ко всем этим рассказам про бога, про ад и рай. Сам, конечно же, верующий…
– Олегыч, ты пойми, я и сам человек верующий, но не до такой же степени. Нужно меру знать.
– Да ты очнись, какую меру? Бог один, он нам нормы и назначает. Так ещё мой отец говорил.
– Да твой отец хотя бы этим серьезно занимался, а ты ничем не занимаешься, а в грудь бьешь и говоришь, мол, я такой крутой, а вы все говно ничтожное, с семьями и проблемами.
– Знаешь, Палыч, пойду я помирать. Ты тут не скучай. ‑ Геннадий быстро встал и отшутившись направился в сторону двери.
Знал бы тогда Олегыч, что шутки-то со смертью плохи. Да и грешно это всё же.
Глава 2. Смерть.
Олегыч направлялся по полупустой улице и одновременно ворчал на палящее солнце.
– Дайте, пожалуйста, чего-нибудь от этого проклятого демона. ‑ обратился Геннадий к мороженщику, указывая на солнце.
Заплатив тридцать рублей, он пошёл дальше, рассуждая о том, как можно было бы ещё оправдать свою жизнь.
– Нет, ну пятьдесят лет проработал на заводе. Сам Сталин грамоту подписал, прислал. В Крым ездил с… один. Медаль ветерана труда есть. Нет, ну столько сделал, а он говорит, что ничего к моим годам нет. Я-то проработал на хорошем заводе, а он завидует сидит в своей больнице, получая копейки. Ну тогда понятно. Бедная душа. Грешная душа, ведь зависть ‑ грех.
Итак, что я ещё сделал? Ну, статью о вреде токсинов заводских написал. В газете два раза аж печатали. ‑ не выходя из раздумий, Геннадий взял какую-то листовку ‑ не пью, никому жить не мешаю.
Хороший я человек всё-таки. ‑ взгляд упал на листовку.
«От выбора сегодня зависит наше завтра».
– Опять политика, что ли? Сталина на них нет.
Геннадий уже было развернулся, что бы это повторить, но уже громче, но пелена заслала глаза, а сам он грохнулся на асфальт.
Глава 3. Дорога дальняя.
Геннадий очнулся на дороге в какой-то пустыне. «Что случилось? Это не похоже на рай.»
– А это и не рай вовсе. ‑ пробасил голос из неоткуда.
– Кто здесь? А я где? Что я тут делаю? ‑ растерянно спрашивал старик.
– Ты перед богом. Один. Представь, что это суд.
Геннадий быстро поднялся, отряхнулся и был готов принимать пропуск в рай, только где здесь ворота?
– В рай хочешь, Гена? ‑ спросил голос из неоткуда?
– Хочу, конечно.
– А за какие такие заслуги ты хочешь в рай-то?
– Нууу, как… я честно трудился пятьдесят лет на заводе. Сталин сам грамоту подписывал.
– Это тот грузин, который моих святых перестрелял в советское время?
Честно сказать, Геннадий подробностей не знал. Его не волновала политика.
– Где мы?
– Мы? Ты тут один, если ты ещё не заметил. Это дорога. Она для таких отчуждённых и потерянных, как и ты.
– Ничего не понимаю. Что, я не так жил как-то?
– А
