и легкое шевеление. Испытав некоторый ужас, пошла к местной абортмахерше (тетке Явдохе), которая «выручала» забеременевших односельчанок простым способом: деревянное веретено (с его помощью в долгие зимние вечера пряли нитки из конопли) смазывала хозяйственным мылом и вводила в шейку беременной матки, оставляя там на некоторое время. Вскоре наступали преждевременные роды, или просто выкидыш. Аборты в то время в Советском Союзе были запрещены, чтобы восполнить массовые потери во времена Гражданской войны и коллективизации с раскулачиванием. Накануне сделанное прерывание беременности одной односельчанке (криминальный аборт) осложнилось тяжелым воспалением матки с высокой температурой. Если эта заболевшая обратится за медицинской помощью и выявится содеянное, ответчице (абортмахерше) придется отбывать длительное тюремное заключение. Поэтому она категорически отказалась «помочь» маме избавиться, как выяснилось через 4,5 месяца, от меня. 27 марта 1937 года мама родила меня на теплой печи. Это произошло примерно в 18 часов. Дома была старшая сестра Таня, которой в то время стукнуло аж 12 лет, и она ржавым самодельным ножом перерезала пуповину и перевязала суровой ниткой. В сельсовете меня зарегистрировали 28 марта 1937 года, в день Александра, что и определило выбор имени. В роду Скоромцов это строго соблюдалось – новорожденного называть по святцам церковных имен, т. е. именинным дням. Этим саморегулировалось равномерное накопление различных имен. Так случилось, что мой дедушка Иван имел родного брата также по имени Иван, так как оба родились в дни именин Ивана (один – весной, другой – осенью), и были в одной семье Иван-старший и Иван-младший. Маме я показался маленьким и слабеньким, она произнесла: «Хорошо, что не взяла грех на душу, он такой хилый, что и сам помрет». Вместе с тем мама была нежная и нежадная – кормила меня грудью до двух лет, пока мне самому не стало стыдно сосать сисю (но привычка эта осталась на всю мою сознательную жизнь!).