интересны тем, что построены они на живых записях, сделанных не по памяти, а непосредственно тогда, сорок лет назад:
«Помню, меня приятно удивила манера Балашова собирать экспедиционный материал. Он жил в деревне не как некий элитарный спец, требующий к себе особого отношения, этакая столичная штучка. Нет, он запросто носил воду для пожилой своей хозяйки, пилил и колол дрова, поправлял покосившееся крыльцо, а однажды мы с ним два полных дня провели на сенокосе вместе с колхозной бригадой, которая почти вся состояла из знатоков фольклора, там – все знатоки, ведь то, что мы, городские умники, считаем фольклором, – для варзужан всегда была естественная жизненная среда обитания. Дмитрий заправски косил траву, настраивал косу, и одновременно разговаривал с кем-нибудь из местных косцов, кто работал рядом с ним. Иногда он прислонял косовище к плечу, доставал блокнот и записывал слово или оборот, или поговорку-присловье».
Об этом же вспоминают и непосредственные участники тех фольклорных экспедиций, которые работали в экспедициях бок о бок с Дмитрием Михайловичем.
Юрий Иванович Марченко говорил: «Чтобы научиться общению с деревенскими людьми, чтобы правильно записывать то, что они поют, надо хотя бы однажды побывать в экспедиции вместе с Балашовым».
И тут надо сказать, что Дмитрий Михайлович Балашов не просто собирал и записывал фольклор, он жил этим фольклором, слушая песни, сказки, былины, он удовлетворял не только научную потребность, но и потребность своей собственной души, и это не могло не ощущаться исполнителями. Точно так же как Дмитрий Михайлович находил их, и они находили в Балашове того слушателя, которого жаждала найти их душа.
В этом, наверное, и заключался секрет успеха работы Балашова-фольклориста. Он не старался возвысить народных сказителей до своего ученого уровня, а сам пытался возвыситься и возвышался до уровня народных эстетических и этических представлений.
«Именно в Варзуге я понял, что такое настоящая культура, – говорил Дмитрий Михайлович Балашов. – Варзуга – это песенный центр края, село, где наиболее полно сохранились и культура, и народный быт, и общая этическая система северной деревни».
Эти слова Дмитрия Михайловича Балашова запечатлены сейчас на мемориальной доске, установленной в честь знатока русского слова, ценителя поморской песенной культуры, и нуждаются они не в объяснении, а в осмыслении.
Выросшему в далекой от русского народного быта семье, Дмитрию Михайловичу в Варзуге, открылась другая, незнакомая ему жизнь, которую он узнал как свою и принял безоговорочно, безусловно…
Это была та жизнь, которую он всерьез искал для себя.
Балашов рассказывал, как поразила его сцена, когда женщина кричит на улице на детей, и не понять, кто она им: мать, тетка или вообще посторонняя.
– То есть, – объяснял Дмитрий Михайлович, – ее замечания согласованы с миром деревни – если что-то запрещают, то запрещают всем. Вообще меня покорило обращение поморов с детьми
