ния людей, занимающихся этим для собственного удовольствия.
Приверженцев той или иной точки зрения вполне достаточно, и к числу графоманов относят кого угодно от Золя до Кочетова, не щадя Пушкина и Леонова, Толстого и Чехова и других не менее известных писателей.
Поэтому для себя лично я в этот термин – «графоман» – вкладываю следующий смысл: человек, пишущий по велению своего сердца вне зависимости от возможности всенародного признания и гонорара, однако отнюдь не безразличный к отзывам своих друзей и близких, мнение которых ему небезразлично.
И замечание второе – опять из разнообразия терминологических определений.
Это относится к качественным оценкам литературным произведений, которые исходно созданы не профессиональными писателями.
Я категорически не согласен, что критерий качества может служить признаком включения автора в группу «графоманов» или в группу «писателей».
Это же чушь собачья!
Правда, сам критерий «качества» далеко не однозначен – он сам по себе включает ряд таких специфических понятий, как техника, владение литературным языком, способности к созданию сюжета, способность заинтересовать читателя, и, в конце концов, талант.
Любой пишущий человек обязан владеть родным литературным языком и изъясняться понятно для читателя – даже в полузабытом эпистолярном жанре.
Да, техника далеко немаловажна, и эта техника разножанрова.
Да, способность к создания сюжетной линии, воображение и умение воссоздания виртуальной реальности очень важны не только для авторов повестей и романов, но и для более скромных по объему произведений.
Да, очень немаловажен талант, но талант – штука дефицитная, причем уж очень много имеется профессиональных писателей талантом не особенно обремененных.
Для поэтических произведений еще очень важно умение чувствовать ритмику и музыку сочетания слов, а не только владение рифмой.
Вот с этими моими личными критериями я могу себе чистосердечно отнести к «графоманам», поскольку этим недугом – потребностью излагать свои мысли на бумагу – страдаю с детских лет. Еще в нежном школьном возрасте я начал писать – и стихи и прозу, а мои первые детские стихи правил мой одноклассник Володя Амлинский.
Мое первое стихотворение было вполне традиционным, и оно стало таким еще более после вмешательства Володи – от меня остались лишь две первые строчки.
Тает снег на крышах,
Потемневший и влажный.
А ты ничего не слышишь,
И где я, тебе не важно.
А я уходу в переулков сплетение
В серый вечер от серого дня,
От людей, от сутулой тени,
Вечно преследующей меня.
Неужели весь век мне сутулится?
Эх, и развернуться бы
Всему миру вопреки!
Нет,
Никогда мне не выйти из этих улиц.
Тупики.
Сохранился даже листок страницы из тетради с наброском текста рукой Володи – я стал обладателем автографа Владимира Амлинского!
По счастью не сохранилось практически ничего из написанного мною тогда …
А с Володей мы после школы так и не виделись.
Насчет своих прозаических «произведений» я тоже не заблуждаюсь – они тяжелы для восприятия, перегружены деталями и действующими лицами.
Это несмотря на несколько уже опубликованных книг популярно-технического жанра, массы статей в ряде журналов и на великое множество служебных «произведений» в виде кучи отчетов, регламентов, обзоров, инструкций и описаний технических решений …
Мне еще тогда сказали, что пишу я весьма научно, но малопонятно …
Боюсь, что эта сложность восприятия написанного мною характерна отнюдь не только для технического текста.
Несколько раз мне высказывали замечание по поводу излишней скупости текста, что приводит не только к экономии слов, но и просто делает текст скучным.
Примером может служить написанное мною и уже опубликованное.
Так, издательство договорилось с телеканалом по поводу создания книги на основе серийной телепередачи, и мне предложили написать эту книгу.
Для этого мне передали не только сотню лазерных дисков-оригиналов телепередач, но еще и служебные видеозаписи со съемок сюжетов и диски снимков фотокорреспондентов.
Оказалось,
