сняв ремень, я нанес ему удар единственным оружием – пряжкой ремня. Раздался приятный для моего слуха звук удара. Гвоздиков вновь отлетел и тонко заныл, прижимая руки к лицу.
– Хорошо, – я, ощущая свое тело быстрым и сильным, размял плечевой пояс, помахав ремнем, как нунчаками.
– Поехали, что ли, – улыбнулся я трем воинам, удивленно смотрящим на меня, и, не дожидаясь ответа, напал первым. Ударив снизу по животу, выключил из боя стоящего ближе всего слева солдата. Табуретом, на котором тот сидел, нанес удар по голове следующего.
Этой же табуреткой закрылся от удара со стороны Никитина и подсек его ногой. Завершая бой, размазал плеер по лицу сержанта. Надел ремень, поправил пилотку и вышел из сушилки.
– Дневальный, – я уверенно махнул рукой в направлении сушилки, – там нужно убрать.
И пошел на выход. Вышел из казармы и на плацу остановился. Из-за слабости в коленях и вернувшегося состояния своей слабости и убогости. Я стоял под жарким полуденным солнцем на пустом плацу и рефлексировал. Исчезли ощущения силы и уверенности в себе. Но это ничего. Главное, я знаю, как оно приходит. Сквозь липкий страх осознания того, что сделал – грубо нарушил устав, попрал устои армейской жизни, – я чувствовал душевный подъем.
Выскочивший из казармы лейтенант, дежурный по полку, остановился в нескольких метрах от меня. По его глазам было видно, что он меня боится. Признаваясь в содеянном, я сказал ему, что не хотел их бить, что у меня это случайно получилось. Лейтенант осмелел, подошел ко мне и снял с меня ремень.
– Иди впереди меня. В комендатуру, – скомандовал он.
В комендатуре меня заперли в комнате с единственным предметом мебели. Узкая скамья вдоль стены была занята спящим солдатом. Я подошел к зарешеченному окну, из которого открывался вид на казарму.
Через пятнадцать минут начали прибывать заинтересованные лица. Командир полка был первым. Брюхастый подполковник резво забежал в казарму. Затем появились военные эскулапы. Стали выводить раненных – солдат с забинтованной головой, под руки вывели Гвоздикова с забинтованным лицом. Подполковник с особистом, лейтенант и сержант Никитин с помятым лицом вышли и направились в сторону комендатуры.
– Этот дохляк избил четверых боевых солдат? – спросил командир полка у сержанта, показывая на меня. Мы находились в кабинете дежурного по гарнизону. – Ты что, сержант, считаешь меня за идиота? Этот, – подполковник размазал меня своим густым угрожающим басом по стенке, – хлюпик, эта пародия на российского солдата, физически не мог нанести такие травмы.
– Извините, товарищ подполковник, разрешите мне сказать, – сказал я неуверенно, – это действительно я их избил. Они обвинили меня, что я докладывал товарищу майору о неуставных взаимоотношениях. Я обиделся и напал на них, – я произвел несколько взмахов руками, изображая удары, наносимые противнику.
– Солдат! – подполковник подошел ко мне и, дыша перегаром в лицо, обрызгал меня мелкими капельками слюны, – Манду своей бабы будешь гладить такими
