которым пришлось здесь задержаться, сделать крюк, чтобы проделать неизбежную процедуру. Которым хотелось хоть как-то выразить свой протест. Вот самое печальное: Черт – нацарапано карандашом.
Пока я мыла руки и вытирала их жесткой салфеткой, я все рассматривала себя в висевшем над раковиной зеркале. Пыталась хотя бы секунду взглянуть на себя глазами той черноволосой девочки или хотя бы мальчишки в ковбойской шляпе, всматривалась в свои черты в поисках пульсации под кожей. Лицо у меня заметно исказилось от усилий, и мне стало стыдно. Понятно, почему мальчишка презрительно отвернулся, заметил, наверное, как я изнываю. Прочел на моем лице неприкрытый голод, как в пустой тарелке у сироты. Вот чем я отличалась от черноволосой девочки – ее лицо не лезло к другим с вопросами.
Я не хотела этого о себе знать. Я поплескала в лицо водой, холодной, как меня Конни однажды научила. “От холодной воды поры сужаются”. Может, и правда, кстати, кожу на лице как будто стянуло, вода потекла по лицу, по шее. Как отчаянно мы с Конни верили, что стоит нам только следовать всем этим ритуалам – умываться холодной водой, расчесывать щетками из свиной щетины волосы перед сном до тех пор, пока они, наэлектризовавшись, не встанут дыбом, – всё как-то само собой решится и перед нами распахнутся двери в новую жизнь.
2.
Дзынь! Игровой автомат у Конни в гараже издавал мультяшные звуки, розовый отсвет с экрана лился на лицо Питера. Ему было восемнадцать, старшему брату Конни, кожа у него на руках была пшеничного цвета. Рядом переминался с ноги на ногу его друг Генри. Конни решила, что она сохнет по Генри, поэтому каждую пятницу мы ерзали на скамье для жима штанги, а рядом, будто призовой пони, стоял оранжевый мотоцикл Генри. Мы смотрели, как парни играют в однорукого бандита, попивая какое-то безымянное пиво, которое отец Конни держал тут же, в холодильнике. Потом они стреляли по пустым бутылкам из воздушки, победно ухая под треск стекла.
Зная, что вечером увижу Питера, я надела вышитую рубашку, унавозила волосы лаком. Потыкала в прыщ на подбородке бежевой замазкой от Мерль Норман, однако она сползла к краям, так что прыщ засиял еще больше. Но волосы лежали нормально, и выглядела я неплохо, ну или думала, что неплохо выгляжу, поэтому я заправила поглубже рубашку, чтобы в вырезе виднелась моя небольшая грудь, искусственно подпертая лифчиком. Ощущение собственной оголенности вызвало у меня нервную радость, заставило распрямиться, держать голову на манер яйца в чашечке. Подражать той черноволосой девочке из парка, легкому выражению ее лица. Увидев меня, Конни сузила глаза, задергала уголком рта, но смолчала.
По правде сказать, Питер впервые заговорил со мной всего две недели назад. Я ждала Конни внизу. Ее комната была гораздо меньше моей, дом – невзрачнее, но мы почти все время проводили тут. Дом был отделан в морском стиле – ее отец хотел, чтобы в обстановке угадывалась женская рука, но не угадал с выбором. Мне было жаль отца Конни – из-за того, что по ночам он работал на молокозаводе,
