«Вечернего альбома» и 25 из «Волшебного фонаря». Только одно стихотворение новое и опять обращенное к Брюсову. Все же не смогла Цветаева равнодушно перенести его критику своей второй книги:
Я забыла, что сердце в Вас – только ночник,
Не звезда! Я забыла об этом!
Что поэзия Ваша из книг
И из зависти – критика. Ранний старик,
Вы опять мне на миг
Показались великим поэтом…
Так постепенно проходило детское восторженное увлечение Брюсовым.
Цветаева пришла в русскую поэзию, когда на пятки русского символизма, в лице его старших представителей (Вяч. Иванова, В. Брюсова, А. Белого…), наступали новые литературные направления. Московские футуристы во главе с Д. Бурлюком, В. Маяковским, В. Хлебниковым требовали бросить «с Парохода современности» наряду с классиками и засидевшихся на литературном Олимпе старших современников. А на петербургской литературной сцене громко заявил о себе акмеизм. Приверженцами и теоретиками акмеизма выступили Н. Гумилев, С. Городецкий, М. Кузмин, О. Мандельштам. Петербургское объединение акмеистов и сочувствующих им именовалось «Цехом поэтов». Не мистика, а реальность, не символистские туманные образы, а живые, конкретные вещи и явления – так в краткой формулировке звучала эстетическая программа этого нового направления. В 1912 году под маркой петербургского «Цеха поэтов» вышла первая книга стихов Анны Ахматовой «Вечер». Книга открывалась предисловием Мих. Кузмина. О том, что «Цех поэтов» (в лице Н. Гумилева, С. Городецкого…) недоброжелательно реагировал на ее вторую книгу, Цветаева знала. Очевидно, читала она «Вечер» с особой пристальностью. А Мих. Кузмин писал в предисловии: «В Александрии существовало общество, члены которого для более острого и интенсивного наслаждения жизнью считали себя обреченными на смерть… Поэты же особенно должны иметь острую память любви и широко открытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир…» Ахматова, полагал Кузмин, имеет такую «повышенную чувствительность», у нее есть «пониманье острого и непонятного значения вещей». Кузмин сравнивал тонкую поэтичность Ахматовой с другими поэтами: И. Эренбургом, О. Мандельштамом и – М. Цветаевой, которая, по его словам, ищет поэзию «в иронизирующем описании интимной, несколько демонстративно-обыденной жизни».
М. Цветаева в письме к Вере Эфрон от 11 июля 1912 года среди прочего отмечала: «Прочла рецензию в «Аполлоне» о моем втором сборнике. Интересно, что меня ругали пока только Городецкий и Гумилев, оба участники какого-то цеха. Будь я в цехе, они бы не ругались, но в цехе я не буду». Эта мимоходом оброненная фраза говорит о том, что юная Цветаева не собиралась присоединяться к каким-либо «течениям».
И Марина Цветаева, уже переросшая этап своих «детски-мемуарных» стихов, решает выпустить своеобразный индивидуальный манифест. Она пишет предисловие к своему сборнику «Из двух книг».
Манифесту предпослан эпиграф – последняя строфа уже упоминавшегося стихотворения «Литературным прокурорам», завершавшего «Волшебный фонарь»: «Для того я (в проявленном – сила) / Все родное на суд отдаю, / Чтобы
