уки, голубое лето радовало глаз, не жаркое, но яркое солнце сквозь ветви молодой березки прорывались в крайнее окно небольшой избушки. Избу окружали заросли крапивы, все еще по-летнему зеленой. Позади избы раскинулся обширный огород, по грядам которого раскидана посеревшая ботва картофеля, да на одной гряде в два ряда торчат кочерыжки от капусты. Дальше тянулась торная дорога в поселок Бор, откуда до деревни Бисера было три км. В деревне осталось четыре жилых дома, в остальные пять или шесть приезжают только летом высаживать картошку. Еще три дома стоят заброшенными, часть годной древесины с них постепенно растащили на топку, остатки былого жилья буйно заполнила крапива, да густые заросли черемухи. Бывшие огороды, поросшие дерном, где просматривались длинными и ровными бороздами. Остальные места обитания, покинутые еще раньше, опытный глаз, да и то летом, мог обнаружить по буйной растительности на былых унавоженных огородах. На столбе, стоящем по среди деревни, раньше висел железный лемех, удары о которого созывали деревенских на работу. Но лемех утащил Сёмка Жорин и сдал его на металлолом. Он жил в доме с березкой и по утрам не спешил вставать. Пяток кур рылись в мусоре перед окном, серая кошка уселась на столбике забора. Мать его Меланья, высокая худощавая старуха, на веревках тащила через дорогу скошенную траву на корм скоту. А Семке не хотелось вылезать из теплого лоскутного одеяла. Он с тоской глядел в беленый лет десять назад, серый потолок, всматривался в яркие картинки, наклеенные на стене. Там крутые парни на дорогих машинах радостно смеялись, демонстрируя свои крепкие молодые зубы. Широкая лавка тянулась вдоль стены, у окна стоял стол с зеленой, протертой по углам клеенкой. На старом комоде, с оторванными кое где ручками, громоздился старый телевизор. У дверей примостился серый табурет. На вешалке висело пара фуфаек, потертая курточка защитного цвета, фуражка и новая кроличья шапка. Брюки от курточки висели на середине кровати. Унылый вид комнаты тоже не вызвал оживление темных узких глазах парня, не тронул улыбкой его тонкие длинные губы. С худощавого лица не сходила гримаса отвращения к этой комнате, к дому, к деревне.
Вставать Семке не хотелось. Солнце хоть и светило весело, но день не обещал радостных событий. Картошка выкопана, сколько была бы на продажу – сдали. А мяса на продажу еще подойдет не скоро. Да и будет ли что сдавать? Одна телка, мать опять продаст килограмм двадцать, а остальное оставит себе. Ни грибов не ягод в лесу не осталось, их тоже можно было продать. Ни праздников нет в ближайшее время, ни каких либо праздников, неоткуда ждать выпивку.
Отец Сёмки, тихий алкоголик, лет пять назад выпил какой то жидкости и умер. У Сёмки в посёлке нет родни, как у Ольги-соседки или у деда Егора. Брат и сестра у Сёмки живут в областном центре, но они редко пишут и ещё реже приезжают. А с хорошей роднёй чего не жить! Они и с огородом помогут управиться, и деньгами дадут, и на работу помогут устроиться. На работу в посёлок Сёмка и сам мог бы устроиться, а жить где? Если дома жить, то ездить в посёлок на чём? Здесь не город, автобусов нет. А потопай кА за три километра. То и ни какой работы не захочешь, ни за какие денежки. А Сёмка работать не прочь, он не пьяница. Отец одеколоны разные пил, а Сёмка одеколон не пьёт. Стоит у него бутылочка «Спортивного» – не трогает. А мог бы выпить, ни кто ему не мешает. Отец и новую фуфайку тогда пропил, а Сёмка вещи бережёт, не пропивает. Есть у него новые часы, квадратные, пользуется ими, на время смотрит. А мог бы и пропить, часы удобнее пропить, чем фуфайку – они легче и их возьмут быстрее. На краю посёлка живёт Ленка – самогонщица. За такие часы месяц поить будет, а то и всю зиму, но Сёмка не пьяница, он не пропивает, а наоборот, покупает себе одежду. Курточку хорошую себе купил и брюки. Голодные поселковские сменяли свои вещи на картошку. Сёмка рассмеялся, представив голодных поселковских жителей, и закурил вторую папиросу «Примы» сигареты он покупает только ленинградские, они лучше. Оставшийся окурок бросил в жестянку с водой, пролилась грязная вода на газету. На столик мать поставила на просушку трёхлитровые банки, намечая засолить в них капусту. Наплевать бы на банки, да капуста – закусь хорошая. Сёмка осторожно взял жестянку и понёс её к другой стенке, к другому окну. Там в полу имелась узкая щель, куда Сёмка справлял малую нужду и валил мелкий мусор. Вытряхнул их жестянки окурки, поставил её обратно на стол.
На мосту у матери на длинной, толстой, натянутой вдоль проволоке, висело разное тряпьё: рубахи, штаны, платья, всё старое и постиранное. Иногда парень задерживал свой взгляд на этой куче. Его привлекала лёгкая возможность взять что либо, вряд ли мать скоро хватится, и обменять на водку. Про себя Сёмка ни когда не скажет: пропить. Нет, просто выгодно обменять: дать не нужное, а взамен получить спиртное. Водка, это такая жидкость, которую хочется пить, пить и пить. Водка повышает настроение, даёт силу, смелость, радость в жизни. Сёмка, в отличие от своих деревенских, любил пофилософствовать. Горбаться всю жизнь, говорил он, а всё ровно умрёшь. Не лучше ли просто наслаждаться жизнью: смотреть на небо, на солнце, слушать птичек, рыбачить, собирать грибы и ягоды, а не строить разных там высотных теремов, не заводить дорогих машин, просто жить без зависти, волнений и шума. Такая философия вполне оправдывала Сёмкину лень, и он развивал её у рыбачьих костров.
