ведь… я не указал ее…
– Что значит – не указали? – удивилась я.
– В списке похищенного ее не было.
Ты трижды дура, Кэт! Но кто мог предположить, что у Гольтмана странные отношения с доской? Такие странные, что он даже не хочет афишировать ее похищение. В любом случае картина принадлежит ему. Ему и его покойному дяде. Интересно, кто поставил вопрос против названия картины? И почему нет ее описания?
– Как вы узнали, что она украдена? – не отставал от меня Иосиф Семенович.
– Компетентные органы ведут сейчас оперативную разработку одного черного антиквара. Есть сведения, что некоторые вещи из украденной коллекции могут быть у него.
– Не поймите меня превратно… Но я вообще не связывал эту картину с ограблением.
Час от часу не легче!
– Почему?
– Она хранилась совсем в другом месте. Не там, где все остальные похищенные ценности. Я не мог предположить… – Гольтман вдруг прикусил язык. – Ее нашли?
– Пока нет, но…
– Слава богу! – Невыразительное лицо Гольтмана пошло пятнами.
– Я не понимаю вас…
– Я надеюсь, что эта картина никогда не будет найдена. – Иосиф Семенович близко придвинулся ко мне, и я явственно почувствовала запах магнезии, исходящий от его волос. Магнезии и валерьянки. Рука с чашкой повисла как плеть, и несколько капель чая пролилось на мой костюм.
Гольтман не заметил этого.
– Мы постараемся вернуть ее вам. И в самом ближайшем времени. – Я осторожно отвела от себя руку с чашкой.
– Вы не знаете. Почему вы ею заинтересовались? Именно ею?
– Я уже говорила вам. Эта картина…
– …Эта картина убила дядю, – выдохнул Иосиф Семенович.
Ничего себе поворотец! Чтобы собраться с мыслями и выбрать верный тон, я качнула голову болванчика. Влево-вправо, влево-вправо, узкие глазки, узкий ротик – все ли ты делаешь верно, Катька, Катенька, Кэт, Катерина Мстиславовна? И не будешь ли ты гореть в аду за свое вранье?..
– О чем вы говорите, Иосиф Семенович? Вы же трезвый человек…
– Хорошо. Я объясню… Я не стал рассказывать следователю, потому что меня сочли бы за сумасшедшего. Я думал, что избавился от нее навсегда.
– Надеюсь, мы сумеем вернуть ее.
– Нет. Никто не требует от вас такого рвения. – Гольтман попытался взять себя в руки. – Я бы предпочел никогда не то что не видеть, но и не слышать о ней.
– Даже если ее рыночная цена составит несколько сот тысяч долларов?
– Сколько бы ни стоила. Это проклятая картина. Она была у дяди всего лишь месяц. И она его убила.
– Насколько я знаю, он умер от инфаркта.
– Какая разница, от чего он умер… Мы не были особенно близки с ним. Дядя Аркаша был вообще замкнутым человеком. Его семьей были его картины, он был одержим ими. Но особая привязанность… Нет, он не был привязан ни к чему, он продавал и покупал, загорался и охладевал.
