иями к каждому из друзей, которые по кругу проигрывали в фойе. Да уж, в Фармингтон-Хиллз, штат Мичиган, это точно были похороны года…
Люк нажал кнопку пульта, и гаражные ворота поползли вверх. Он заехал внутрь и припарковался рядом с бежевым мини-веном Натали. Машина дважды мягко подскочила на порожке – приехали. На заднем сиденье завозились дети. У Уилла глаза совершенно красные. Четырнадцать лет и без того сложный возраст, а тут еще смерть матери… Наверное, у подростков из-за обилия гормонов особенно велик запас слез. Свои Люк давно израсходовал. Это хуже. По крайней мере, когда плачешь, никто не выражает восхищение по поводу того, как хорошо ты держишься, и не отпускает замечаний, что она теперь «в лучшем из миров». Им невдомек, что изображать смирение гораздо легче, чем на самом деле смириться со смертью.
Мэй подняла голову.
– Папа, я есть хочу. Что у нас на ужин?
Люк только диву давался: у девятилетней девочки аппетит мальчишки-подростка.
Уилл вздохнул:
– Мы же на похоронах поели, Мэй. У папы не было времени готовить.
– Ничего страшного, Уилл. Бабушка Терри нам весь холодильник едой забила. Если Мэй голодна, я что-нибудь разогрею.
Мать Натали ушла сразу же после того, как отзвучало последнее «аминь». Неудивительно – Люк ей никогда не нравился. Хорошо бы она уже уехала. Не хотелось ощущать ее тяжелый взгляд, как будто Люк виноват в том, что у Натали рак…
– Ребята, вы идите в дом, а я возьму Клейтона.
Мэй просунула голову между сиденьями. Вздернутый мамин нос, глаза Люка, а улыбка – нечто среднее, причудливый результат смешения генов.
– А ты не захватил оттуда шоколадного печенья? Такое было вкусное!..
– Ты как будто с дня рождения приехала! – Уилл выскочил из машины, как ошпаренный, и с размаху захлопнул дверцу.
– Не обращай внимания, детка, – посоветовал Люк. Надо бы заставить сына извиниться перед сестрой, но сил не нашлось.
Мэй пожала плечами и вновь распахнула дверцу.
– Бабушка какую-то еду складывала в нижний шкафчик на кухне, поищи там.
– Хорошо, папа! – Девочка скользнула по сиденью и выскочила из машины.
Уилл впервые так разозлился после смерти матери, а Люк пережил несколько приступов гнева с тех пор, как Натали вернулась домой с последнего обследования – их полагалось проходить каждые три месяца. Первые месяцы ремиссии они тихо радовались. Получив хорошие снимки, Натали прилепила к стеклу автомобиля магнитик с желтой лентой[1] и работала волонтером в фонде «Передай жизнь» – в розовой футболке с надписью «Я выжила». Через пару месяцев волосы у нее отросли, и она не натыкалась больше на сочувственные взгляды. А спустя три месяца новые рентгеновские снимки и анализ крови положили конец их надеждам…
Люк вытащил ключ зажигания и сунул в карман.
Он глушил гнев, колотя грушу в подвале. Нарочно не надевая перчатки.
Клейтон дремал в детском кресле. Изогнутые, будто лук у Купидона, губы, тонкие пушистые ресницы… Когда щелкнула пряжка, он распахнул глаза.
– Приехали, папочка?
– Да, сынок. Пойдем переоденемся в пижаму. – Люк нажал оранжевую кнопку и расстегнул две последние пряжки.
– Люблю тебя, папочка. – Клейтон протянул ему ручонки. Люк вытащил из машины худенькое тельце, трехлетний сын обнял его за шею и сразу уснул опять. Люк глубоко вдохнул: Клейтон пах мальчишеским по́том и чипсами – Терри отвлекала ими внука во время службы.
Люк больше не злился. Ему было грустно. Грусть пропитала его до костей, угнездилась в груди, проникла в каждую клеточку тела. Он подошел к дому со спящим мальчиком на руках. Мэй оставила дверь открытой; Люк ногой прикрыл ее за собой. В пустом холле шаги звучали гулко. Обычно, приходя с работы, Люк постоянно спотыкался о школьные рюкзаки и кроссовки, но теперь он дико тосковал по беспорядку – свидетельству привычной жизни. Перед отъездом мать Натали все убрала: из гостиной исчезли больничная койка, стопки журналов, полупустые бутылки с водой. Не было нового телевизора, который они собирались повесить в углу у окна, – вчера приходил электрик и подключил его в подвале к новой игровой приставке, которую купила Терри, – как будто это поможет детям позабыть, что их мать умерла. Теперь комната, где его жена испустила последний вздох, смотрелась как обычная гостиная: светлая мебель, коричневый ковер, семейные фотографии на стенах.
Хоть пахло так же – корицей и ванилью. Наверное, какой-то освежитель. Лучше отыскать, где он хранится, а то вот так вернешься домой в один прекрасный день, а запах улетучился… Надо спросить у Энни. Она ведь лучшая подруга Натали, должна быть в курсе всяких маленьких секретов.
Люк
Желтая лента как символ онкологических заболеваний олицетворяет собой проблему злокачественных новообразований костной ткани. –
