рубашки:
– Я малины собрал, для Ционы… – он, немного, покраснел, – возьмите, пани Звезда. Аврааму, наверное, сейчас сладкое полезно. Для мозга, – добавил Блау, – Гитлер сладкого не ест, говорят. Поэтому он такой дурак…. – Эстер расхохоталась: «Верно».
Шаги Блау стихли среди деревьев, она нырнула в шалаш. Авраам спал, повернувшись на бок, слегка посапывая. Эстер, медленно, разжевала ягоду. Доктор Горовиц провела ладонью, по небритой, в рыжей щетине щеке мужчины:
– Кажется, статья у меня не получится. Жаль, – она устроилась под боком у кузена, – случай интересный. Только методы лечения у меня сомнительные… – в шалаше пахло нагретой хвоей. Сонно пробормотав что-то, Авраам придвинул ее к себе. Свернувшись в клубочек, слушая, как бьется его сердце, Эстер поняла, что опять улыбается: «Он все вспомнит, я уверена».
Ему еще никогда не было так тепло. Виллем не хотел открывать глаза:
– Наверное, просто сон. Сейчас все закончится, опять придет холод, боль… – он прикоснулся губами к мягкому, нежному:
– Я помню, помню, что это… – он услышал близкий треск дров в костре, повеяло ароматом леса:
– Словно в детстве, когда мы с ребятами на холмы убегали… – его окутала жаркая, темная южная ночь. Издалека кричали, хлопали крыльями птицы, небо усеивали крупные, близкие звезды. Звенела гитара, у огня, поднимающегося вверх, уходящего к яркому серпу луны. Рядом шуршали волны:
– Пятнадцать лет мне исполнилось. Или четырнадцать… – он попытался вспомнить, как звали девушку:
– Нет, я забыл… – с сожалением подумал доктор Судаков, – она моей ровесницей оказалась. Мы тогда весь Израиль прошли, из конца в конец, с палатками. Ночевали в кибуцах, в полях. Она в Дгании жила, на берегу Кинерета. Песня, она пела мне песню… – он понял, что улыбается. Ласковый женский голос шептал в его ухо знакомые слова. Он велел себе не поднимать веки:
– Если это сон, пусть он продолжится вечно… – Авраам обнял женщину. Она говорила на иврите с каким-то акцентом:
– Не как у Розы, нет. Кажется, она из Британии, или Америки. У Аарона похожий акцент… – он провел губами по сладкой, стройной шее. Коротко стриженые волосы щекотали его щеку:
– Девушка обещает сшить парню рубашку… – Авраам целовал сухие губы:
– Я построю для тебя дом, обязательно. Я давно тебя искал, так давно… – он вспомнил Регину и Розу:
– Они меня не любили. А она, кто бы она ни была, любит… – он был уверен в этом точно так же, как в том, что его зовут доктор Авраам Судаков:
– Мне тридцать два… – целуя ее, медленно расстегивая пуговицы рубашки, Авраам повторил:
– Тридцать два, весной исполнилось. Сейчас лето, кажется. Из Аушвица я с детьми в феврале уехал. Точно, еще снег лежал. Мы с Виллемом поменялись одеждой, Виллем остался в лагере, в польском бараке, под именем Вольского. И Максим остался. Максим знал, что у Копыта мать
