багаж. Герр Конрад Блау, уроженец Бреслау, с готовностью протянул паспорт, с раскинувшим крылья орлом. На задней странице стоял штамп освобождения от военной службы:
– У меня плоскостопие, – развел руками герр Блау, – иначе бы я давно сдерживал большевистских варваров, на фронте… – на лацкане старого пиджака он носил значок со свастикой, и второй, с католическим крестом. Герр Блау возвращался из Словакии не один, а с невестой. Бледная, хорошенькая девушка, в сельском платке, и потрепанном платье, испуганно моргала серыми глазами. Документы у нее оказались в полном порядке. Паспорт выдали в Братиславе.
– Мы познакомились в паломничестве, – герр Блау, набожно, перекрестился, – я ездил в Прагу, к святой хижине Девы Марии Лоретанской… – в средние века в Праге выстроили точное повторение хижины Девы Марии, сохраненной в итальянском городке Лорето. Паломники выстраивались в длинную очередь, целуя балки и камни, по преданию, привезенные из Италии.
Девушка носила католический крестик, и объяснялась на пальцах:
– Она плохо слышит, – покровительственно сказал герр Конрад, – привыкла, с детства, так разговаривать… – он обнял невесту за плечи. Герр Блау, по его словам, работал разъездным коммивояжером. Чисто выбритый немец производил впечатление порядочного, приличного человека. Поздравив пару с будущим праздником, офицер, фольксдойче, пожелал им счастливого пути.
Патруль направился дальше. Один из поляков, обернувшись, смерил герра Блау внимательным, долгим взглядом. Дверь вагона с треском захлопнулась. Облегченно выдохнув, Конрад шепнул Ционе:
– Выйдем в Тарнуве… – девушка, почти неслышно, отозвалась: «Но ты хотел до Кракова доехать».
– Перехотел, – буркнул Конрад, – лучше мы окольными путями до города доберемся. В Кракове резиденция гауляйтера Франка, все патрулями утыкано… – он бросил взгляд на чемодан, под лавкой:
– Не хочется с вокзала в гестапо загреметь, с нашим грузом… – он вынул из кармана пиджака замасленный сверток и перочинный нож.
Увидев кровяную, пахнущую чесноком колбасу, мягкое, почти растаявшее сало, Циона едва успела подняться. Девушку пошатывало, она прошла по вагону, хватаясь за лавки, стараясь удержаться на ногах. Рванув на себя хлипкую дверь каморки, в тамбуре, наклонившись над дырой в полу, Циона закашлялась:
– У Цилы так было, с первого раза. Нет, нет, я не хочу… – девушку вывернуло, желтой, горькой жидкостью:
– Пятый раз, с утра. Он пока ничего не заметил. Или он просто не говорит? Он знает, куда пойти. Он водил такие знакомства, до войны. Но я не могу… – Циона всхлипывала, – не могу. Второй месяц ничего нет. Я не знаю, что делать… – умывшись под гремящим рукомойником, она вернулась в вагон.
Блау протянул ей кусок ржаного хлеба, щедро посыпанный крупной, серой солью:
– Колбаса
