время шло, музыка звучала то громче, то тише, потом смолкла, лунный свет подполз к его лицу. Маленький Джон ворочался во сне, наконец лег на спину, вцепившись загорелыми пальцами в одеяло. Уголки его глаз подрагивали – он видел сны. Ему снилось, что он пьет молоко из сковородки и сковородка – это луна, а напротив него сидит большая черная кошка и смотрит на него со странной улыбкой, как у его отца. Он услышал ее шепот: «Не пей слишком много». Молоко ведь было кошкино, и он дружески протянул руку, чтобы погладить ее; но она уже исчезла; сковородка превратилась в кровать, на которой он лежал, и когда он захотел вылезти, то никак не мог найти края, не мог найти его, никак-никак не мог вылезти. Это было ужасно!
Он тихо заплакал во сне. И кровать начала вертеться; она была и внутри его и снаружи; ходила все кругом и кругом и становилась как огонь, и старуха Ли из «Выброшенных морем» вертела ее. Ух, какая она была страшная! Быстрее, быстрее, пока он, и кровать, и старуха Ли, и луна, и кошка – все не слилось в одно колесо и кружилось, кружилось, поднимаясь все выше, выше… страшно – страшно – страшно! Он закричал.
Голос, говоривший: «Милый, милый», проник сквозь колесо, и он проснулся, стоя в постели, с широко открытыми глазами.
Рядом с ним стояла мать, волосы у нее были как у Гуинивир, и, вцепившись в нее, он уткнулся в них лицом.
– Ой, ой!
– Ничего, мое золото. Ты теперь проснулся. Ну, ну, все прошло.
Но маленький Джон все говорил: «Ой, ой!» Голос ее продолжал, мягкий, как бархат:
– Это лунный свет упал тебе на лицо, родной.
Маленький Джон всхлипнул ей в плечо:
– Ты сказала, что он красивый. Ой!
– Но спать он мешает, Джон. Кто впустил его? Это ты раздвинул занавески?
– Я хотел посмотреть, сколько времени; я… я высунулся, я… я слышал, как ты играла. Я… съел миндальное пирожное.
Но на душе у него становилось спокойнее, и в нем проснулось инстинктивное желание оправдать свой испуг.
– Старуха Ли кружилась у меня внутри и стала вся огненная, – пробормотал он.
– Но, Джон, чего же и ждать, если ты будешь есть пирожные в постели?
– Только одно, мама. От него музыка стала гораздо лучше. Я ждал тебя, я уж думал, сейчас завтра.
– Милый ты мой, сейчас только одиннадцать часов.
Маленький Джон помолчал, потерся носом о ее шею.
– Мама, папа у тебя в комнате?
– Сегодня нет.
– Можно к тебе?
– Если хочешь, мой хороший.
Придя наконец в себя, маленький Джон отодвинулся.
– Ты сейчас совсем другая, мама; гораздо моложе.
– Это мои волосы, милый.
Маленький Джон взял их в руки, они были густые, темно-золотые, с серебряными нитями.
– Я люблю их, – сказал он, – я тебя больше всего люблю вот такую.
Схватив
