холодным ростбифом и неким напитком, называемым мум – разновидностью эля, который варят из пшеницы и горьких трав. Нашему поколению он знаком только по названию, упоминаемому в парламентских актах наряду с яблочным и грушевым сидром и другими подлежавшими акцизу предметами торговли. Ловел, которого соблазнило предложение отведать этого напитка, чуть не назвал его отвратительным, но воздержался, видя, что очень оскорбил бы хозяина, ибо мистеру Олдбоку ежегодно с особой тщательностью готовили этот настой по испытанному рецепту, завещанному ему столь часто упоминавшимся нами Альдобрандом Олденбоком. Гостеприимные дамы предложили Ловелу завтрак, более отвечавший современному вкусу, и, пока он ел, его осаждали косвенными расспросами о том, как он провел ночь.
– Ну, брат, мистера Ловела нельзя похвалить за его сегодняшний вид! Но он не хочет признаться, что его ночью что-то беспокоило. Нынче он очень бледен, а когда пришел к нам, в Монкбарнс, был свеж, как роза.
– Что ты, сестра! Подумай только – ведь вчера море да буря весь вечер трепали и швыряли эту розу, словно пук водорослей. Какого же черта мог сохраниться тут цвет лица?
– Я в самом деле все еще чувствую себя немного разбитым, – сказал Ловел, – несмотря на замечательно удобный ночлег, который вы так гостеприимно мне устроили.
– Ах, сэр, – воскликнула мисс Олдбок, поглядывая на него с многозначительной улыбкой, – вы из вежливости не хотите сказать, что вам было неудобно!
– Право, сударыня, – возразил Ловел, – я не испытал ничего неприятного, ибо не могу же я так отозваться о концерте, которым почтила меня какая-то фея.
– Я так и думала, что Мэри разбудит вас своим визгом! Она не знала, что я оставила ваше окно приоткрытым. А между тем, не говоря уж о духе, в Зеленой комнате в ветреную погоду бывает плохой воздух. Впрочем, смею думать, вы слышали не только пение Мэри. Ну что ж, мужчины – крепкий народ, они могут многое вынести. Случись мне пережить что-либо подобное – хотя бы естественное, а уж про сверхъестественное и говорить нечего, – я бы сразу закричала и подняла весь дом, а там будь что будет. И, смею сказать, точь-в-точь так же поступил бы и пастор – я так ему и сказала. Я не знаю никого, кроме моего брата Монкбарнса, кто решился бы на такое, да вот разве еще вы, мистер Ловел!
– Человек учености мистера Олдбока, сударыня, не испытал бы таких неприятностей, как джентльмен из горной Шотландии, о котором вы вчера говорили.
– Да, да! Вы теперь понимаете, в чем главная трудность – в языке! Брат сумел бы загнать такое страшилище в самую дальнюю часть Лидии (вероятно, она подразумевала Мидию), как говорит мистер Блеттергаул. Да только он не хочет быть невежлив с предком, хотя бы тот был дух. Право, братец, я испробую тот рецепт, что ты показал мне в книге, если кому-нибудь снова придется спать в Зеленой комнате. Но только, думается мне, по-христиански милосерднее было бы привести в порядок ту комнату, где на полу циновки. Она малость сыровата и темна, но ведь у нас редко когда требуется лишняя кровать.
– Ну нет, сестра! Сырость
