да это же лучше балагана!
А дамы меж тем все старательно пели, что:
– Где играют, пьют,
Пляшут и поют,
Нас всегда найдешь ты,
Тут как тут.
Нам грусть-тоска – все нипочем,
Мы веселимся и поем,
Упрек людской – лишь звук пустой,
Довольны мы своей судьбой.
И вот первая репетиция будущей звезды. За пианино сидит Лев Борисович Липкин, а вокруг него стоит хор, разучивают марш «Пророк» из оперы Д. Мейбера. Когда Дежка входит, Лев Борисович говорит:
– А ну, Надежда, покажи, какой у тебя голос.
А Надежде стыдно: все разглядывают ее. Липкин дает аккорд, и Надежда дрожащим голосом ноту берет.
– Смелей, смелей!
Надежда берет посмелее.
– Ого, хорошо!
В уголке сидит дама в черном платье. Липкин зовет ее:
– А ну, Люба, спой свое соло, пусть Надя послушает, она может петь с тобой контральтовую партию в «Пророке».
Люба откашлялась.
– Ангел-хранитель, укажи мне спасение, – вдруг рванула она, – мой покровитель, дай утешенье. Сердце уныло в горьком томлении, кровь вся застыла от упоения…
Она фальшивила, но у нее был не голос, а голосище, Дежка даже оторопело подалась назад. А Липкин рассердился:
– Фальшь, фальшь! Ну, дуб ты этакий, повтори еще, а ты, Надежда, слушай и запоминай!
Люба пропела снова. Дежке дали написанные слова, и, к большому удовольствию Льва Борисовича, она пропела соло без ошибки.
– Вот и отлично, вот и прекрасно, – радовался он, – с тобой и Люба не собьется.
Подошла руководительница танцев, скромно одетая бледная женщина:
– А танцевать ты можешь?
Дежка молча кивнула.
– Сделай так, – сказала женщина и показала «па».
Дежка попробовала, но вышло что-то плохо.
– Да ты не держи рук перед носом, – прикрикнула руководительница, – а отбрасывай широко по сторонам!
– Хорошо, – улыбнулась Дежка, осмелев, – отбрасывать так отбрасывать…
И она размахнулась руками вправо, влево, так, что кругом засмеялись, а женщина отскочила:
– Ну ты, деревня, чуть зубы мне не вышибла… Но толк из тебя, вижу, будет. Принимайте, Лев Борисович, не прогадаете!
В зале нижегородского ресторана Наумова было шумно. На сцене красавица-артистка пела веселую игривую песню, под которую и пить, и смеяться было легко и просто.
Но вот объявили выход Плевицкой, и зал смолк. Певица вышла на сцену, и странно было смотреть: перед ней стояли столы, за которыми вокруг бутылок теснились люди, а такая тишина.
У зеркальных стен, спустив салфетки, стоят, не шевелясь, лакеи, а если кто шевельнется, все посмотрят, зашикают.
С интересом наблюдал эту картину Леонид Витальевич Собинов, сидящий отдельно за одним из столиков.
Плевицкая запела совсем невеселую песню:
– Тихо
