вихрем выброшенный, очутился за дверью в другом покое.
– Ну, какой ты, душа моя! – укоризненно покачивая головой, проговорил Мегмет. – Ну зачем тебе господина нашего гневить?.. Ведь никто с тебя шкуры еще не спускает…
– В вашей я воле, – тихо и печально проговорил старик, – делайте что хотите, ежели креста на вас нет…
Гассан и Мегмет, перемигнувшись между собою, громко захохотали.
– Смейтесь, смейтесь! – воскликнул Сергей, которого морозом по коже подрало от этого хохота. – На том свете за все про все рассчитаетесь…
Его возбуждение пропало, отчаяние уже овладело им. Старик не видел выхода из создавшегося ужасного положения и машинально передвигал ноги, следуя за своими проводниками, все время пересмеивавшимися и весело болтавшими на непонятном ему наречии.
Но каково же было его изумление – он даже рот с диву разинул и глаза выпучил, – когда после нескольких переходов открылась дверь в длинный просторный покой, очевидно бывший людскою в этом странном доме, и там он за столами, уставленными всякими яствами – окороками, пирогами, мисками с варевом и жбанами с питиями – увидел кучеров своего поезда, двух горничных девок боярышни и мальчугана Федьку, нашедшего это таинственное жилье. С ними были еще незнакомые Сергею люди, очевидно слуги князя Агадар-Ковранского. Все они весело и беззаботно угощались, на их лицах не было заметно никаких признаков страха. Из челядинцев Грушецкого не хватало только троих вершников. Сергей сразу приметил это, но его удивление было так велико, так сильно, что он на первых порах и слова выговорить не мог.
Между тем челядинцы Грушецкого заметили своего набольшего.
– Эй, дядя Сергей, Серега, кум Сергей, – закричали все они разом, – вот и ты, живые мощи, явился… Куда запропал?.. Ишь, как князенька здешний – дай ему Бог всякого здоровья! – угощает…
– Садись, душа моя, садись скорее за стол! – слегка и даже дружелюбно подтолкнул в бок старика Гассан, – будь гостем!..
Сергей все еще нерешительно приблизился к столу. Сидевшие на скамьях пораздвинулись, очищая ему место.
«Уж не во сне ли я все это вижу? – подумал старик, опускаясь на скамью. – Может, и в самом деле я понапрасну князя изобидел, может, никакой беде и не бывать?.. А ежели так, то с чего же он, как ерш, ерепенился?»
Однако сердце старого холопа ныло, предчувствия не оставляли его, но он понимал, что в такой обстановке невозможно было выражать подозрения.
А между тем мрачные предчувствия отнюдь не обманывали старого холопа.
Князь Василий Лукич, оставшись один в своем покое, забегал по нему, как бегает разъяренный зверь по своей клетке. В его душе так и ревела буря, думы и мысли в его распаленном мозгу словно вихрем крутило и рвало. Горячая южная кровь так и бурлила, кидаясь в голову, туманя ее до того, что князь видел ясно созданные воображением образы.
Дедовское оскорбление, так и оставшееся в наследство внуку неотмщенным,
