преданий. Персияне добывали на северной стороне Копетдага лошадей, баранов, рабочую силу и изредка славу, а теке вознаграждали свои потери, увозя с южной стороны хлеб, шелковые изделия, серебряные краны и невольниц. Вопреки религиозному верованию своему, они не брезгали и золотыми туманами, несмотря на то что шииты изображают на них живых существ: шаха на одной стороне и льва на другой. О славе они не заботились.
К счастью для Персии, туркменские племена всегда находились во взаимной розни: иомуды не любили сарыков, сарыки – салоров, а салоры – чодоров. Отамышцы воевали нередко с тохтамышцами, а атабаи с джафарбаями. Из всех же туркменских таифе и таире Ахал-Теке выделялось и числом кибиток, и грозой своих набегов.
Эвез-Мурад-Тыкма и его спутники, пересекая землю иомудов, предпочитали следовать по ребрам горного кряжа с расчетом переброситься, смотря по обстоятельствам, на южную или северную его сторону. Только на третьи сутки неустанного пути они решили спуститься в долину, откуда шли уже дружественные кочевья. По мере движения вперед эскорт Эвез-Мурада-Тыкма увеличивался новыми всадниками, неожиданно появлявшимися из горных ущелий и песчаных барханов. Вскоре свита его выросла до ста человек, не стеснявшихся выставить напоказ длинные пики с крючками для захватывания неприятеля и знамя, состоявшее из высокого древка с лошадиным хвостом под молодой луною. От предгорья путь повернул в пески, изредка скрепленные кустами тамариска и саксаула.
Но вот и конец тяжелому испытанию – тяжелому, впрочем, для европейца, а не для теке, привыкшего спорить с ветром в степи. Родной аул Эвез-Мурада-Тыкма встретил его с подобострастным восторгом: малый и старый явились подержать его стремя, поднести ему чашку айрана и покрыть его коня попоной.
Аул величал своего знаменитого сородича громким титулом сардара, которым теке украшали своих предводителей только в войне или в аломанах. Но ему столько раз подносили это звание, что народ решил именовать его сардаром до конца его дней.
Теке и врагу не отказывают в гостеприимстве, а инглези, желанному гостю всей страны, было оказано широкое радушие. Ему предоставили кибитку из свежего войлока с толстым слоем ватных одеял, на которые он свалился как убитый.
Напротив, сардар, освежившись двумя чашками зеленого чая, отправился в свою канцелярию заниматься народными делами. Канцелярия его помещалась в отдельной кибитке и заключалась в двух сундучках, попавших сюда с нижегородской ярмарки. На одном из них восседал теперь мирза с тростниковым пером и баночкой разведенной туши. Сюда же ввели и толмача, который рассудил дорогой облагородить себя прибавкой маленькой частицы, обратившей его в Якуб-бая. При свете едва мерцавших жировиков произошла дружественная беседа, начатая вопросом сардара:
– Покоен ли был хребет вашего коня?
– Покойнее подушки, на которой я теперь сижу, – учтиво ответил Якуб-бай.
– Желаю,
