все коварство прельщения ляшского… Эй, сотник, ты посланца-то вражьего побереги – как бы его не изобидели наши…
Совсем уже рассвело, когда вышли из покоев архимандрита старцы да воеводы. Еле пробирались они сквозь густую толпу богомольцев; народ знал уж, что ляхи грамоту прислали, и валом валил за властями обительскими. Отца Иоасафа со всех сторон обступили, лобызали ему руки, целовали полы его рясы. Гудела встревоженная толпа: что-де будет?..
С наступлением дня богомольцы кое-как разместились, пристроились по всем уголкам обители. Под навесами, под лестницами, в клетушках да амбарах – везде люди гнездились. Близ церкви Троицы Живоначальной, в уголке, приютилась и старуха-богомолка из села Здвиженского с дочкой Грунюшкой. Который раз принималась старуха рассказывать православным людям, как спас ее с дочкой Господь от рук вражеских…
– Как загремели пищали, как зазвенели мечи, тут я – спаси господи! – сомлела совсем, глаза закрыла… А взглянула потом – вижу, гонят наши стрельцы ляхов… Дай им Бог здоровья, нас взяли, не забыли…
– Матушка, – перебила ее Груня, – да оставят ли нас в обители? Ночью, слышь, говорили, что негодного народу набралось много. И то – что с нас толку?..
– Полно, девушка, не кручинься, – ласково сказал Ананий Селевин, подходя к ним. – Эй, православные, – крикнул он богомольцам, – соборные старцы так положили, что никому отказу не будет, никого из обители не прогонят. Ради святого Сергия всем приют и защита будет…
Матери с грудными детьми, старики да больные, что совсем было приуныли, ободрились при доброй весточке. Все иноков благословлять начали…
– Сохрани, Боже, обитель святую!
– Помоги, Господи, архимандриту да старцам.
Радостно улыбнулся Ананий и дальше пошел – туда, где медленно двигалась черная вереница иноков. Выше всех головою был богатырь молоковский; умиленным, благодарным взглядом проводила его Груня.
Загремел большой колокол, мощно призывал его могучий голос православный люд, сулил он надежду, сулил крепкую, нерушимую оборону. Каждая рука подымалась сотворить крестное знамение, молитва сама из сердца шла.
На паперти[20] большого храма издалека виднелась черная мантия архимандрита Иоасафа; блестел в его высоко поднятой руке серебряный крест.
Притих народ, смолкли люди обительские, внимая пастырскому слову. Ближние передавали дальним – так расходилась речь архимандрита по всей обители.
– Слышь, Грунюшка, – ловила бегучие толки старуха. – Хотят нас ляхи нечестивой царице Маринке отдать!..
– Сгинь она совсем! – вмешался седой купец. – Бесам она свою душу продала. Колдунья она, оборотень. Когда мы на Москве Самозванца казнили, в ту пору, православные, обернись Маринка совой серою – и в окно из дворца улетела!..
– Ишь ты, нечисть какая! – крестясь, буркнул посадский. – Так и не поймали?..
– Прямехонько в Тушино пустилась, злодейка. Она же и надумала самозванца-то нового…
– Гляньте-ка, гляньте! –
