лечье. До хрипатого том-вейтсовского «Blue Valentine» – Инга с ума сходила от этой вещи. Есть от чего, по зрелом размышлении. Особенно когда пальцы гитариста рассеянно задевают гриф в проигрышах. Проигрыши похожи на ущелья, в которых так легко разбиться. Проигрыши похожи на ущелья, а Она – на Ингу.
Похожа, похожа, похожа…
Она похожа на Ингу, которую Никита не знает. И никогда не знал. Никита появился потом, и с ним Инга прожила другую жизнь. Восемь лет – тоже жизнь, кусок жизни, осколок, огрызок, съежившаяся змеиная шкурка. Ничего от этой жизни не осталось, ровным счетом ничего. И только гибель Никиты-младшего – как жирная точка в конце. Никите так и не удалось перевести ее в робкое многоточие, даже почти эфемерного «Forse che si, forse che no» не получилось.
«Forse che si, forse che no».
«Возможно – да, возможно – нет». Дурацкое выражение, восемь лет назад привезенное ими из свадебного путешествия, из итальянской Мантуи, где они зачали Никиту-младшего. Никите хотелось думать, что в Мантуе, хотя сразу же после Италии, в коротком, дышащем в затылок промежутке, были Испания и Португалия, но… «Возможно – да, возможно – нет» – дурацкое выражение, украшающее эмблемы княжеского дома Гонзага. Никиты-младшего больше нет, а лабиринты остались. Они до сих пор скитаются в этих лабиринтах – Инга и Никита – до сих пор.
Боясь наткнуться друг на друга.
И все равно натыкаются.
Еще чаще они натыкаются на вещи Никиты-младшего, на его игрушки – целое стадо гоночных машинок со счастливым номером Шумахера, кирпичики «Лего», роботов-трансформеров, безвольную мягкую фауну, набитую синтепоном… Автоматы, пистолеты, недоукомплектованные подразделения солдатиков, пазлы, книжки…
Инга до сих пор читает эти книжки – вслух, в гулкой пустой детской, – и тогда Никите начинает казаться, что она помешалась. «Возможно – да, возможно – нет», говорит в таких случаях Инга. Это те немногие слова, которые она все еще говорит ему.
А Она и вправду похожа на Ингу.
Должно быть, Инга такой и была – до встречи с Никитой. Длинноволосая ухоженная блондинка двадцати трех лет, никаких мыслей о родах, после которых так разносит бедра. Аккуратно вырезанные ноздри, аккуратно вырезанные губы, надменная тень капитолийской волчицы в глазах – сестры-близнецы, да и только! Вот только Инга выскочила замуж за первого же встреченного брюнетистого симпатягу без роду-племени, наплевав на другого, совсем не такого симпатичного лошка-мужа… А Она, не будь дурой, взнуздала самого перспективного жеребца в бизнес-табуне – пусть немолодого, но под завязку упакованного. Его, Никиты, нынешнего хозяина.
Вдовца.
Теперь уже – вдовца.
Но он об этом еще не знает. И никто не знает. Никто, кроме Никиты.
Надо же, дерьмо какое! Хозяйская жена в хозяйской ванной – с аккуратной дыркой во лбу. И он, Никита, на пороге. Его не должно быть здесь, в этой ванной, отделанной под мрамор и такой стерильной, что даже кокетливое биде кажется выпаренным в автоклаве. Его не должно быть здесь – и он здесь.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо!..
Все так же не отрывая взгляда от розовой от крови воды, в которой парило Ее тело, Никита сбросил кроссовки и на цыпочках двинулся к джакузи. Носки сразу же промокли – от почти незаметных крошечных лужиц на мраморном патрицианском полу.
Вода была еще теплой. Парное молоко, сказала бы Инга. Но она давно не говорит об этом. Табу. У них много слов-табу: парное молоко, вода, озеро, кувшинки, песок, дети, мальчик, август, воскресенье, мой малыш, смеяться, крошка Вилли-Винки потерял ботинки, я люблю тебя… Никто больше не говорит Никите: «Я люблю тебя». Ему говорят: «Ты – убийца собственного сына».
Ему говорят об этом, даже когда молчат.
Ему говорят об этом, даже не произнося имени вслух: ведь его собственное проклятое имя – это благословенное имя Никиты-младшего. Имя – табу. Больше года Инга не произносила его имени вслух – с того самого августовского воскресенья, когда их сына не стало.
Вода, которая убила Никиту-младшего, тоже напоминала парное молоко. Но Никита этого не помнит: только холод. Прозрачный холод, застывшая мелкая рябь озерного песка и тельце шестилетнего сына, над которым сомкнулся тяжелый штиль. Никита нашел Никиту-младшего не сразу, он даже не сразу сообразил, что произошло. Еще совсем недавно голова сына горделиво возвышалась над поверхностью: смотри, пап, как я умею плавать, это ведь ты меня научил!.. Все, все было бы сейчас по-другому, если бы Никите не пришла в голову адская мысль выскочить на берег за маской и трубкой. Вернее, она пришла в голову Никите-младшему: «Ты обещал научить меня плавать с трубкой, пап, а еще – акваланг, а правда, что с аквалангом можно увидеть рыбок у самого дна?..» Все, все было бы сейчас по-другому, и Никита-младший уже ходил бы в школу, и на каникулы они обязательно поехали бы куда-нибудь все вместе, – скорее всего, в Мантую, Инге всегда
