учения. Потому что он страдает, потому что его гонят – вот мысль, которая и во всякую другую эпоху всегда возбуждает доброе сердце к сочувствию, а в старину эта мысль по многим историческим, культурным, умственным и нравственным причинам всегда неизменно привлекала к себе общее сочувствие, которое не входило в тонкое разбирательство, за какое дело кто страдает, но, видя страдание, шло за ним, относилось с милосердием ко всякому страждущему. Оттого гонимые, особенно если еще замешивалась тут какая-либо государственная или церковная тайна, всегда приобретали у нас необъяснимый успех. Идеалы же Морозовой, доведенные ее фанатизмом до своих последних выводов, должны были даже требовать именно этого последнего акта ее аскетической жизни. Все было готово в идее, оставалось только воплотить эту идею, это слово жизни в дело».
– Безумствуешь, племянница.
– Не я, а вы безумствуете, называя Аввакума еретиком. Ваш Никон еретик, – сердито сверкнув глазами, проговорила боярыня Морозова.
– Не оскорбляй, Федосья, его святости, – строго заметил ей старец боярин Ртищев. – Ох, племянница, Аввакум – злодей, и твои старицы-пройдохи совсем поглотили твою душу, как птенца, отлучили тебя от нас, – с глубоким вздохом добавил он.
– Нет, дядя, я люблю тебя и других родичей и молюсь за вас Богу, за всех молюсь! Вас, ходящих во тьме, да просветит Христос светом Своим!
– Нет, племяннушка, не любишь ты нас, презираешь, да и о сыне своем не радеешь! Ведь один у тебя сын-то, а ты и на него не глядишь. А какой Ваня у тебя красавец! Ведь все, даже сам государь с государыней дивуются красе твоего сына.
– Не красота телесная нужна человеку, а красота душевная.
– Ты все свое. Знай, Федосья, за твое прекословие падет на тебя и на твой дом огнепальная ярость царева, и все твое достояние великий государь укажет в казну отписать, и сделаешь ты своего сына нищим.
– На твои слова, дядя, я вот что отвечу: сына, повторяю, я люблю и молю о нем Бога непрестанно, радею о его душевной пользе. Если же вы думаете, чтобы мне от любви к Ивану душу свою погубить или, жалеючи его, отступиться от благочиния и этой руки знаменной, – при этих словах боярыня Морозова сложила по-старообрядчески на руке из пальцев крест, – то сохрани меня Исус Христос от этого! Как я ни люблю сына, но себя губить не стану, от веры правой не отрекусь, потому что Христа я люблю больше своего сына. Если вы умышляете сыном меня отвлекать от Христова пути, то этого не будет! Хотите – выводите моего Ивана на площадь и отдайте его там на растерзание псам, устрашая меня и приказывая отступиться от веры… Так я скорее соглашусь видеть моего сына истерзанным псами, чем отступлюсь от старой веры.
Слыша эти слова, Ртищев ужаснулся ее твердости и много дивился такому «крепкому мужеству и непреложному разуму».
Глава XII
В своей родовой вотчине, которая прозывалась Лихоборье, безвыездно жил отец Владимира Пушкарева, старик Иван Михайлович.
В молодости он служил стольником при царе Михаиле Федоровиче и пользовался
