все погибли, – прошептала она. – Что ты сделала, Термутис! А Итамар, как он посмел!..
– Оставь его, я одна виновата, – ответила я, закрывая ей рот.
Мы провели ужасную ночь, и только под утро усталость заставила погрузиться в тяжелый и глубокий сон.
Проснувшись, я приказала себя одеть, нарумянилась и уселась иа небольшой террасе, украшенной цветами. Воздух был свеж, но от страха перед тем, что должно было произойти, все мое тело горело. Я отпустила всех, кроме нескольких женщин, которые овевали меня опахалами, и ждала жреца. Аснат занималась рукоделием, но ужас сковывал ее уста и заставлял дрожать руки.
Жуткие мысли прервал придворный, явившийся доложить, что со мной желает поговорить Суанро, врач храма Амона.
Когда жрец приблизился и сел рядом, в моих глазах потемнело. Я неоднократно видела Суанро, не обращая на него особого внимания, но в эту страшную минуту черты его лица врезались в трепетавшую душу.
То был еще человек молодой, прекрасное, спокойное лицо которого выражало искреннюю доброту; его глубокие глаза, казалось, читали в сердце человека, как в раскрытой книге.
Не спуская с меня глаз, он начал расспрашивать, затем положил руку на мою грудь. Не знаю, что и как я отвечала: я видела глубокую морщину, собравшуюся на челе ученого… Аснат казалась превращенной в соляной столп. Наконец врач встал и, скрестив руки на груди, произнес:
– Уходите все. Я должен произнести заклинание против злых духов, расстроивших здоровье царевны.
Несмотря на опасения, я неожиданно почувствовала облегчение, когда мы остались одни.
– Несчастная дочь царей! – произнес он. – Признайся во всем врачу и жрецу, которому ты можешь доверять, ибо он посредник между тобою и богами.
Невольно я опустилась на колени и с немой мольбой воздела к нему руки. Сквозь судорожно сжавшееся горло я пролепетала:
– Пощади.
– Несчастная, какой просишь ты пощады?
– Молчания, – отвечала я и залилась слезами.
Суанро поднял меня, усадил на место и сказал:
– Ты просишь многого, но если будешь мне доверять, то я исполню твою просьбу, потому что твои слезы и глубокое раскаяние трогают меня. Термутис, признайся во всем без утайки, ибо я должен знать, кто виновник твоего позора, и клянусь величайшим из богов, которому служу, что буду молчать.
Мое признание поразит его ужасом: я нарушила все правила нашей веры и осквернила свою честь прикосновением к нечистому.
– Открой свою тайну, дочь моя, – говорил жрец. – Не бойся ничего.
С подавленным рыданием я снова упала на колени.
– Суанро, произнести это имя я могу лишь лежа во прахе перед представителем богов.
Он наклонился ко мне, и дрожавшие уста мои решились пролепетать рассказ о том, что произошло.
Жрец вскочил с места и схватился за голову.
– Да, – сказал он,
