звучит так, будто сердце твое уже не свободно.
Тот горько усмехнулся.
– А если бы и так?
Джек обладал достаточной чуткостью, чтобы понять, что теперь не время вызывать друга на откровенность; он поборол в себе желание знать больше и замолчал.
– Еще одно слово, – воскликнули Стенхоп после некоторого молчания, очнувшись от грустного раздумья. – Что было в твоем письме, Джек?
– Только то, что он отправляется в путешествие, во время которого возможна какая-нибудь несчастная случайность. Он просил меня в случае его смерти передать тебе приложенную записку. Как надо было поступить с ней, если бы все обошлось благополучно, он не упомянул, и это немножко странно, если хорошенько подумать.
– Позабудь об этом, – отозвался побледневший Стенхоп. – Я буду стараться нести свой крест; но больше ни слова об этом, Джек, если ты меня любишь.
Много вопросов и сомнений терзали душу Стенхопа, когда он остался один. Его отец предвидел, что его не будет уже в живых, когда Джек получит письмо. И если это было не предчувствием, а он поступил с заранее обдуманным ужасным намерением, то последнее могло явиться только следствием рокового открытия, что сердце молодой жены не принадлежало ему. Что же, кроме ревности, неосновательной ревности к родному сыну, могло быть побудительной причиной для того странного приказания, какое он получил после смерти отца?
Не был ли этот загадочный брак, который он ему указывал, только предлогом, чтобы совершенно удержать его от женитьбы?
То обстоятельство, что свадьба состоялась и что, прощаясь, мистер Уайт обратился к жене со словами доверия и любовной нежности, – еще более укрепило Стенхопа в его предположениях. Он знал рыцарский характер своего отца, знал, что тот никогда не позволил бы себе бросить хотя бы малейшую тень на честь и доброе имя женщины. Если бы он даже думал, что действительно имеет повод к ревности, он никогда не отомстил бы неверной. Единственное удовлетворение, которого он желал, состояло в том, что он постарался устранить возможность их дальнейшего сближения.
Ужасные подозрения! Стенхоп дрожал от стыда и боли при одной мысли о том, сколько нужно было бесконечного отчаяния и оскорбленного чувства, чтобы заставить отца написать эти строки. Ведь отец любил его и не мог бы так деспотически разрушить счастье сына, на которого возлагал такие надежды, если бы гнев и чувство обиды не затемнили его рассудок. Рана, нанесенная сыну, была гораздо глубже и больнее, чем он мог думать. У Стенхопа не пробудилось даже любопытства узнать, кто такая была эта Натали Уэлвертон. Он не думал и о том, существует ли она на свете, для него это было только имя. По его воззрениям, завещание отца исключало для него всякую возможность семейного счастья, для которого он, казалось, был создан не только благодаря своей любви к тихой домашней жизни, но и всем духовным и нравственным качествам.
Чтобы отделаться от этих мучительных мыслей, он стал снова перебирать в уме все обстоятельства, сопровождавшие смерть
